Александр Дюма - Черный тюльпан

Она тотчас же двинулась вперед и с громкими криками и опущенным оружием направилась к кавалеристам графа де Тилли.

Но граф был не такой человек, чтобы позволить вооруженным горожанам приблизиться больше, чем это полагалось.

— Стой! — закричал он. — Стой! Назад от лошадей или я скомандую «Вперед!».

— Вот приказ! — закричала сотня дерзких голосов.

Тилли с изумлением взял его, окинул быстрым взглядом и очень громко произнес:

— Люди, подписавшие этот приказ, — истинные палачи Корнелия де Витта. Что касается меня, то я скорее дал бы отрубить себе обе руки, чем согласиться написать хоть одну букву этого гнусного приказа.

И, оттолкнув эфесом шпаги человека, хотевшего у него взять обратно приказ, он сказал:

— Одну минуту, бумага эта не пустячная, и я должен ее сохранить.

Он сложил приказ и бережно положил его в карман своего камзола.

Затем, повернувшись к отряду, скомандовал:

— Кавалеристы, направо!

И не громко, но все же так, что слова его были отчетливо слышны, он произнес:

— А теперь, убийцы, делайте свое дело.

Бешеный вопль ярой ненависти и дикой радости, клокотавший на Бейтенгофской площади, провожал кавалерию.

Кавалеристы отъезжали медленно.

Граф оставался сзади, до последней минуты сдерживая оголтелую толпу, которая постепенно двигалась вперед, вслед за его лошадью.

Как видите, Ян де Витт не преувеличивал опасности положения, когда помогал брату подняться и торопил его покинуть тюрьму.

И вот Корнелий, опираясь на руку бывшего великого пенсионария, стал спускаться по лестнице во двор.

Внизу он увидел красавицу Розу: она вся дрожала от волнения.

— О господин Ян, — сказала она, — какая беда!

— Что случилось, дитя мое? — спросил де Витт.

— Говорят, что они направились в ратушу требовать там приказа господину Тилли очистить площадь.

— Да, — заметил Ян, — это правда, дитя мое: если кавалеристы удалятся, то для нас создастся действительно скверное положение.

— Если бы вы разрешили дать вам совет… — начала девушка, трепеща от волнения.

— Говори, дитя мое. Не удивлюсь, если Господь заговорит со мной твоими устами.

— Вот что, господин Ян, я на вашем месте не выходила бы на главную улицу.

— Почему же, раз кавалеристы Тилли находятся еще на своем посту?

— Да, но они обязаны оставаться у тюрьмы, лишь пока этот приказ не будет отменен.

— Безусловно.

— А есть у вас приказ, чтобы Тилли сопровождал вас за городскую черту?

— Нет.

— Тогда, как только вы минуете первых кавалеристов, вы попадете в руки толпы.

— Ну, а гражданская милиция?

— О, она-то больше всего и беснуется.

— Как же быть?

— На вашем месте, господин Ян, — продолжала застенчиво девушка, — я вышла бы через потерну. Она ведет на безлюдную улочку; вся же толпа находится на большой улице, ожидая у главных ворот; оттуда я бы пробралась к городской заставе, через которую вы хотите выехать.

— Но брат не сможет дойти, — сказал Ян.

— Я попытаюсь, — ответил с твердостью Корнелий.

— Но разве у вас нет кареты? — спросила девушка.

— Карета там, у главного входа.

— Нет, — возразила девушка, — я решила, что ваш кучер — верный человек, и велела ему находиться у потерны.

Братья с умилением переглянулись и обратили свои взгляды, преисполненные величайшей благодарности, на девушку.

— Теперь, — сказал великий пенсионарий, — остается узнать, согласится ли Грифус открыть нам эту дверь.

— О нет, он никогда не согласится на это, — сказала Роза.

— Как же быть?

— А я предвидела его отказ и, пока он разговаривал через тюремное окно с одним из кавалеристов, вытащила из связки ключ.

— И этот ключ у тебя?

— Вот он, господин Ян.

— Дитя мое, — сказал Корнелий, — я ничего не могу тебе дать в награду за оказываемую мне услугу, кроме Библии, которую ты найдешь в моей камере: это последний дар честного человека, и надеюсь, он принесет тебе счастье.

— Спасибо, господин Корнелий, я никогда с ней не расстанусь, — сказала девушка.

Потом со вздохом она добавила про себя:

«Какое несчастье, что я не умею читать!»

— Крики усиливаются, дитя мое, и я думаю, что нам нельзя терять ни минуты, — сказал Ян.

— Идемте же, — промолвила прелестная фризка и внутренним коридором повела обоих братьев в противоположную сторону тюрьмы.

В сопровождении Розы они спустились по лестнице ступенек в двенадцать, пересекли маленький дворик с зубчатыми стенами и, открыв ворота под каменным сводом, вышли на пустынную улицу по другую сторону тюрьмы, где их ожидала карета со спущенной подножкой.

— Скорее, скорее господа! — умолял испуганный кучер. — Вы слышите, как они кричат?

Усадив Корнелия в карету первым, великий пенсионарий повернулся к девушке.

— Прощай, дитя мое, — сказал он, — все наши слова могли бы только в очень слабой степени выразить нашу благодарность. Мы вручаем твою судьбу воле Божьей, и я надеюсь, Господь вспомнит о том, что ты спасла жизнь двух человек.

Роза почтительно поцеловала протянутую ей великим пенсионарием руку.

— Скорее, скорее, — сказала она, — они, кажется, уже выламывают ворота!

Ян быстро вскочил в карету, сел рядом с братом и, закрывая полог, крикнул кучеру:

— К Толь-Геку!

Через эту заставу дорога вела в маленький порт Шевенинген, где братьев ожидало небольшое судно.

Две сильные фламандские лошади галопом подхватили карету, унося в ней беглецов.

Роза следила за ними, пока они не завернули за угол.

Затем она вернулась, заперла за собой дверь и бросила ключ в колодец.

Шум, заставивший Розу предположить, что народ взламывает ворота, действительно производила толпа, которая, добившись, чтобы отряд Тилли удалился с площади, ринулась к тюремным воротам.

Тюремщик Грифус — надо ему отдать справедливость — упорно отказывался открыть тюремные ворота, но все же было ясно, что они, хотя и были прочными, недолго устоят перед напором толпы. В то время как побледневший от страха Грифус размышлял, не лучше ли открыть ворота, чем дать их выломать, он почувствовал, как кто-то осторожно дернул его за платье.

Он обернулся и увидел Розу.

— Ты слышишь, как они беснуются? — спросил он.

— Я так хорошо их слышу, отец, что на вашем месте…

— … ты открыла бы? Ведь так?

— Нет, я дала бы им взломать ворота.

— Но ведь тогда они убьют меня!

— Конечно, если они вас увидят.

— Как же они могут не увидеть меня?

— Спрячьтесь.

— Где?

— В потайной камере.

— А ты, мое дитя?

— Я тоже спущусь туда с вами, отец. Мы там запремся, а когда они уйдут из тюрьмы, выйдем из нашего убежища.

— Черт побери, да ты права! — воскликнул Грифус. — Удивительно, — добавил он, — сколько рассудительности в такой маленькой головке.