Милорад Драгович - Олеко Дундич

— Ты что думаешь, война — это цирк или ипподром?! Пойдёшь под военный трибунал. Ты мне всю жизнь отравляешь своим присутствием. Ходжич, возьми четверых солдат, пусть его свяжут и отведут в штаб.

Тут подошёл телефонист и доложил:

— Вас вызывают к телефону, господин поручик.

Пока Ходжич растерянно мялся, не зная, как ему поступить, поручик уже вернулся. Зло поглядев сначала на Алексу, потом на Ходжича, он мрачно скомандовал:

— А ну, марш по своим местам!

Снова потянулись однообразные дни окопной войны. Погода была такая дождливая и холодная, что казалось, даже воздух заплесневел. Однажды майским вечером небо стало чистым, как стёклышко. Солдаты, стосковавшиеся по тёплой погоде, вообще не спали. Под утро вдруг загремели пушки, но на этот раз русские. Казалось, что их тысячи, так как обычной австрийской канонады не было даже слышно. Чем больше светало, тем сильнее был артиллерийский огонь, превративший австрийские позиции в сущее пекло.

В то время как все уже были на ногах, Алекса, несмотря на грохот, напоминавший извержение вулкана, спал как убитый. Вдруг гаубичный снаряд угодил прямо в его землянку. Он проснулся, но почти сразу же потерял сознание.

Огневой вал стал крушить австрийские окопы на много километров в глубину. Тысячи австрийских солдат и большое количество военных материалов попали в руки русской армии. Среди огромной массы военнопленных были также полки Алексы и Вацлава.

Два дня и две ночи плелась усталая печальная колонна военнопленных по грязным дорогам Галиции. Алекса, которого несли два его товарища, был в жару и бредил. Он был контужен; правая сторона грудной клетки была так разворочена, что виднелись оголённые рёбра. Наконец на третий день колонна остановилась у небольшой железнодорожной станции. Тут пленных сначала пересчитали, отделили здоровых от раненых и больных. Потом некоторых отвели, а некоторых отнесли в ближайший хлебный склад, превращённый в госпиталь. Высокий казачий офицер остался глух ко всем просьбам Вацлава и Ходжича, хотевших сопровождать Алексу. Два русских санитара отняли у них носилки и понесли раненого к складу. Группа казаков загоняла остальных пленных в открытые вагоны эшелона, впереди которого уже дымил паровоз.

Вацлав и Ходжич беспокойным взглядом провожали носилки, пока они не скрылись за углом.

Тяжёлый запах йода и свежей крови заполнял одну-единственную больничную палату, в которой, насколько это позволяли условия, было довольно чисто. Кроватей не было. Раненые лежали вдоль стен на носилках. Носилки с Алексой, которые были последними, встретил высокий врач лет пятидесяти в белом халате, из-под которого виднелись полковничьи погоны. Его сопровождала сиделка, девушка лет двадцати.

— Вот ещё один австриец, господин полковник, — сказал один из санитаров. — Не жилец он уже на этом свете.

— Я тебя просил, Иван, не ставить диагнозы и не говорить мне, кто пациент. Для нас все одинаковы: и русские, и немцы, и австрийцы, и французы, и турки… Нам необходимо лечить всех одинаково. Поставьте носилки здесь, в углу! А ну-ка я погляжу…

Санитары опустили носилки с Алексой гораздо осторожнее, чем несли. Врач наклонился над раненым, а девушка присела на колени и стала открывать большую сумку, которую она держала до этого в руках. Санитары стали небрежно разрывать гимнастёрку Алексы, чтобы снять её.

— Осторожней, — сделала им замечание девушка. — Ведёте себя, как мясники.

— Галя, голубушка моя, этому одежда долго не понадобится, — обратился врач к санитарке.

— Прости, папа, — кротко сказала девушка, опустив большие голубые глаза. Затем она сама стала разбинтовывать грудь Алексы.

Врач, полковник Игорь Петрович Березовский, вместе со своей дочерью Галей и двумя санитарами надолго задержался возле раненого Алексы. Когда осмотр окончился, на их лицах можно было видеть крупные капли пота. Заметив вопрошающий взгляд дочери, врач ответил:

— В таких случаях медицина почти бессильна. Контузия всего тела, пять переломленных рёбер и, вероятно, повреждение внутренних органов. Всё зависит от организма самого раненого. Я верю, что он выкарабкается. Вот уже третий день, как он ранен, а раны свежие, словно его задело всего полчаса тому назад. И самое главное — за всю свою почти тридцатилетнюю практику никогда не видел ничего подобного. Тело у него как стальное, ни грамма жира. Несмотря на то, что он уже три дня без сознания, рефлексы сохранены. В общем завтра утром отправим его на санитарном поезде в Варшаву, а там что бог даст.

После трёх дней бессознательного состояния Алекса, наконец, медленно открыл глаза и встретился взглядом с девичьими глазами цвета ясного горного неба.

— Где я? — едва слышно проговорил Алекса.

Галя стала быстро объяснять ему по-русски, что он военнопленный и находится в русском временном госпитале и что завтра он будет перевезён на санитарном поезде в настоящий госпиталь в Варшаве. Алекса по-немецки ответил, что не понимает, и закрыл глаза. Галя присоединилась к отцу, который обходил остальных раненых, но каждую минуту она невольно бросала взгляд на Алексу, лежавшего в углу на носилках.

Придя утром, чтобы до отправки ещё раз посмотреть на своих пациентов, доктор Березовский был весьма удивлён, увидев свою дочь, которая сидела на ящике из-под лекарств возле носилок Алексы и разговаривала с ним по-французски, в то время как дежурный санитар крепко спал рядом с носилками на изорванной гимнастёрке раненого, укрывшись Галиным больничным халатом.

— Что это значит, Галина? — строго спросил её отец.

Девушка смутилась, раненый открыл глаза, а санитар вскочил как ошпаренный и стал рассказывать о состоянии больного. Врач добродушно улыбнулся и сказал Гале:

— Я думаю, ты не откажешься сопровождать раненых до Варшавы и остаться там. Все эти кочёвки по фронту во время наступления не для тебя. Во время окопной войны было гораздо легче.

— Хорошо, папа, раз тебе так хочется, — послушно согласилась девушка.

Врач обратился к Алексе по-французски:

— Как поживаете, друг мой?

— Спасибо, так себе, — ответил Алекса тоже по-французски.

Полковник Березовский расспросил его, кто он, откуда и, узнав, что Алекса серб, сказал:

— Ваши братья из Сербии вместе с нами геройски сражаются против немцев, а вы бились против нас. Поистине чёрт те что происходит в этом мире!

— Я преданный гражданин своего государства и поклялся верно ему служить. К сожалению, ваше внезапное наступление не дало мне возможности участвовать в настоящем бою.

Затем полковник обратился к Гале:

— Иди собирайся! Может случиться, что вы долго будете ехать, хотя вам следовало бы уже вечером быть в Варшаве.