Владимир Кедров - На край света

— Торгового человека Щукина знаешь? На его коче они вниз по Лене и ушли. Щукина ж в Якутском оставили волосы драть, — весело проговорил Сидорка и снова принялся за новый, еще необглоданный, мосол.

— Утекли-то казачки хорошо, а шли не дюже: противные ветры дули. Больше месяца шли. Лишь в начале августа объявились они в Устьянском зимовье. Да уж не на одном, на двух кочах пожаловали, — продолжал рассказывать Фомка. — Второй коч они в пути прихватили. Воевода-то, видно, смекнул, что Погычу-реку, того и гляди, и без его воеводского наказа проведают. Неохота ему стало в дураках оставаться. Он и послал Стадухина.

— Где же Стадухин?

— В Усть-Янском был. Нынче ж где, — не ведомо. У этого мужика шаг широкий.

— А как прибыл на Яну, тут же беглых казаков — Бугра, Редкина и прочих — к себе принял.

— Под свою, значит, руку, — пояснил Фомка. — «Всех, — говорит, — поведу на Погычу».

— Что ж он на Яне сидит? Что на Колыму не идет?

— Уж он бы пошел, коли б мог. Лед не пустил его дальше Святого Носа. Он и вернулся на Яну.

— Добро! — воскликнул Попов, вскакивая. — Зиму он просидит на Яне. От Яны до Колымы — верст с тысячу. Пока он будет идти до Колымы, а мы тем временем, может быть, и до Погычи дойдем! Не догнать ему нас, хоть у него и шаг широкий, и воеводский наказ с печатью!

— Сядь-ко, Федя, поближе да послушай, — пробасил Фомка, насупившись. — Дело-то не все еще выложено…

Фомка посопел, потрепал свою, и без того растрепанную, бороду и вдруг выпалил:

— Михайло Стадухин лихого человека Гераську Анкудинова вперед себя к вам засылает.

— Анкудинова? Не того ль, кто ограбил Дубова?

— Его самого. Только начну-ко я лучше с начала. Августа в девятнадцатый было день. Из лесу идучи, присели мы часом с Сидоркой под обрывом Яны-реки. С полверсты до зимовья не дошли. Отдыхаем. Полдничаем. Вдруг — над нами шаги. Ни мы людей не видим, ни они нас. «Здорово, Михайло! — говорит один. — Аль стара друга не признаешь?» Помолчал тот. Долго молчал, но все-таки ответил: «Здравствуй, — говорит, — Герасим. Как тебя не признать? Тебя издалека видно. Сам воевода тебя помнит». «Неужели помнит?» — спросил Герасим. «Сам запомнил да и сыну боярскому Василию Власьеву в памяти держать велел. Поймай, говорит, мне этого молодца да пришли его в железах на Лену». Герасим стал хорохориться. Где, мол, ему, Власьеву, меня взять! А Михайла-от ему и говорит: «А я мог бы тебя, Герасим, выручить и Власьеву не выдать. Могу я и в поход тебя с собой взять на нову Погычу-реку. Там, на той новой реке, немала добыча будет! Навряд ли тебе, Герасим, плоха доля в том походе достанется. Так что, — говорит, — пойдешь ли со мной на Погычу?» «Да я ль, — отвечает, — не пойду! Да хоть нынче! Мигни только — я и готов». А Михайло-то тут и скажи: «Должон ты, Герасим, наперед сослужить мне важну службу да тайну». «Что хошь сделаю», — ответил Гераська.

— Слушай, что ему Стадухин приказал, чтоб его громом разразило! — воскликнул Сидорка, отбрасывая обглоданную кость.

— «А коли так, — говорит Михайла, — не медля, по первому нартному пути пойдешь ты на Колыму, — продолжал рассказывать Фомка. — Там на ту же на Погычу-реку сряжается Семен Дежнев. Должон ты помешать ему выйти в море до моего прихода».

Кровь бросилась Попову в голову:

— Помешать! Как может он помешать?!

— «Как ты это сделаешь, — сказал ему Стадухин, — дело не мое, — ответил Сидорка, выуживая из котла мясо. — Одно помни: до меня Дежнев не должен выйти на Погычу».

— Того уж мы не ведаем, как он может помешать, — прибавил Фомка, оглядываясь на Сидорку. — Может статься, кочи спалит. Мало ль худого можно сделать, коль совести нет! А Гераська — он по нашим рекам известный.

— Ишь, волки! — обеспокоился Попов.

— «Если же все-таки выйдет он в море, — продолжал Фомка, — тогда, — говорит, — иди за ним следом. Задержи его хоть в походе. Подняться, мол, я тебе помогу. Порох и свинец выдам. На собак, на нарты и лыжи получишь деньги».

— Тут мы с Фомкой слышим, отходят они от обрыва! — вскричал Сидорка. — Я выглянул — они! Чтоб их громом разразило!

— Я тоже глянул. Михайлу Стадухина ни с кем не спутаешь: высок, черноволос, в плечах косая сажень. Богатырь!

— Гераська, рыбий глаз, тоже заметный, — вставил Сидорка. — Худощав. Горбонос.

— Стойте! — вдруг воскликнул Попов, пораженный догадкой. — Так вы для того с Яны сюда, на Колыму, пришли, чтоб нас известить? Другого дела у вас не было? Лишь из-за нас?

Попов вскочил и обнял Фомку, а затем Сидорку.

— Спасибо! Вот верные друзья! А я-то, чурбан! Только что догадался! Как же вы это надумали?

— Что было думать? С Дежневым мы, мил-любезный человек, не единожды встречались. Годов уже шесть тому будет, как мы с ним на Оймеконе-реке здоровущую медведицу взяли. Оттоле мы с ним по Индигирке-реке до Студеного моря спустились.

Сидорка делал отчаянные знаки рукой, желая что-то сказать, но мясо во рту мешало ему говорить.

— С Индигирки Дежнев со Стадухиным направо взяли, на реку Алазею. Мы же с Фомкой — налево. На Оленек-реку мы подались, — сказал наконец Сидорка, кое-как ухитрившись проглотить мясо.

— И везде Дежнев был нам другом. Вместе мы мерзли, вместе голодали, вместе соболей промышляли, — раздумчиво продолжил Фомка.

— Пороху он нам давал, свинцу. Душевный человек! Не Мишка Стадухин, рыбий глаз, — присоединился к мнению товарища Сидорка и решительно отбросил последнюю обглоданную кость.

— Ладно! Пусть он приходит, этот Анкудинов! — Попов ударил кулаком по столу. — Мы его в железа закуем!

— В железа? Добро, — согласился Фомка. — Только, милой, он не один у вас объявится. Прибрал он себе шайку ворья. Сам он у них в атаманах ходит. А в той шайке человек с тридцать. Оружны они. Не простое дело их взять, мил-любезный человек. Ась?

Дверь с шумом распахнулась, в избу вошел среднеколымский приказный Титов с двумя казаками.

Почти тотчас же прозвучал резкий треск.

— А! — в испуге вскрикнул Сидорка, выпучив глаза. — Уж не брюхо ли лопнуло?

Он торопливо ощупал свой живот.

— Нет, рыбий глаз! Только ремень лопнул с пряжкой!

Взрыв хохота потряс избу.

— Тьфу! Чтоб тебя! — с досадой сплюнул Фомка.

— Ха-ха-ха! Сидорка! А может быть, все-таки брюхо? Ха-ха-ха! Глянь-ка получше! — кричал Попов, тряся Сидорку за плечи.

Когда хохот наконец стих, Попов попросил одного из казаков позвать отосланных покручеников. Скоро изба наполнилась людьми. Они с интересом слушали рассказы Фомки и Сидорки об их переходе с Яны на Колыму. Это путешествие в полторы тысячи верст по рекам, горным хребтам, топям, болотам и тайге было славным подвигом друзей-охотников.

От Усть-Янского зимовья Фомка с Сидоркой поднялись в карбасе вверх по Яне и ее правому притоку Джангкы-реке. В верховьях Джангкы они спрятали карбас в кустах и поднялись на хребет Тас-Хаяхтах. Перевалив через хребет, они спустились к Селеннях-реке. Там они добыли у юкагиров карбас и спустились по Селеннях-реке и Индигирке до Уяндинского зимовья, где их застал ледостав.