Владимир Кедров - На край света

Коряки разом бросились к байдаре и вытащили из нее трех тюленей. Как ни торопились коряки накормить чужеземцев, они не забыли положенных обрядов, необходимых для умилостивления духов убитых животных.

Тюленей положили в ряд на гальку. Старый кормщик Эвенкав помахал рукой над мордой каждого из них, приговаривая:

— Дыши, дыши, о хозяин! Мы не сделаем тебе зла.

Молодой коряк с толстыми черными косами, как у девушки, принес пригоршню морской воды и опрыскал ею тюленьи носы.

— Пей, пей, о хозяин! Будь нашим гостем!

Затем старик воткнул в пасти тюленей по кусочку рыбы, пробормотав над каждым тюленем:

— Ешь, ешь, о гость наш! Я все готов для тебя сделать!

Затем «гостей», то есть убитых тюленей, пригласили раздеться и быстро сняли с них шкуры.

Коряки срезали с туш большие куски сала и предложили их русским. С удивлением они рассматривали медные котлы, подвешенные землепроходцами над кострами на варилах [114] Варило　— деревянная тренога для подвешивания котла. .

— Идите к нам!

— Мы не знаем пути.

— Я покажу дорогу, — вызвался охотник с копьем, по имени Эгги.

— Они не могут идти, — сказал Дежнев, показывая на Андреева, Вахова и Родьку Григорьева.

— Мы возьмем их в байдару, — был ответ кормщика.

Коряки заторопились, снова подняли байдару и спустили ее на воду. Затем они на руках перенесли в нее Андреева, Вахова и Григорьева.

Двое коряков, Эгги и Наталхут, молодой коряк с косами, остались с русскими. Они были одеты в длинные кухлянки из тюленьих шкур. Шапки им заменяли мешицы — капюшоны, пришитые к воротникам кухлянок.

Утолив голод, землепроходцы поднялись. Коряки вывели их с прибрежной полосы в глубь гористой местности. Как оказалось, пришлось обогнуть глубокую бухту, названную позже бухтой Анастасии.

Примерно на половине дороги несколько нарт, запряженных собаками, выехали навстречу отряду. Слабых и больных усадили на нарты и увезли.

Наконец последняя группа пешеходов достигла замерзшей речки Ильпи, на берегу которой расположилось корякское селение.

Жилище оседлого коряка-зверолова, к которому подошла ватага Дежнева, имело вид земляного холма, полузасыпанного снегом. Остов жилища состоял из изогнутых жердей, нижние концы которых были врыты в землю, а верхние — привязаны к деревянному кольцу, установленному посреди крыши. Снаружи остов юрты был обложен землей и дерном.

— Ни окон, ни дверей, — почесал затылок Сидорка. — Неужто, громом их разрази, и здесь придется ползти в юрту на карачках, как у зубатых чукчей!

— Нет. Вишь, мил человек, хозяева на крышу по бревну лезут? Должно, лаз сверху…

Лаз действительно оказался сверху, как предположил Фомка. Он одновременно заменял и дверь, и трубу для выхода дыма. Вокруг лаза на крыше установлен высокий, в рост человека, воронкообразный плетень, мешавший ветру загонять дым обратно в жилище. Плетень со всех сторон поддерживался длинными жердями, врытыми в землю.

Пока дежневцы разглядывали удивительное жилище, на плетне — отражателе ветра — показалось несколько женщин и детей. Они быстро сбежали вниз по наклонному бревну с зарубками и окружили русских, бесцеремонно их разглядывая.

— Ты нас в ту юрту веди, где те, кого увезли в байдаре, — сказал Дежнев проводнику Эгги.

— Здесь. Они гости Эвенкава.

Сам Эвенкав, знакомый уж нам кормщик байдары, также вышел навстречу гостям.

— Идем в юрту, — сказал он, беря Дежнева за руку.

— Обожди. Реку Погычу знаешь?

— Пахача? Знаю.

— Куда к ней идти?

Эвенкав без колебания показал на юго-запад. Дежнев переглянулся с Михайлой Захаровым. Еще бы! Значит, вот уж две недели, как они уходят от Погычи!

— Анадырь-реку знаешь? — в тревоге продолжал спрашивать Дежнев.

— Знаю Анадырь, знаю.

— А к ней куда идти?

Эвенкав повернулся к северу и вытянул руку. Лицо Дежнева просияло.

— А мы-то с тобой, Михайло, думали, мол, Анадырь и Погыча — одна и та же река! — сказал Дежнев Захарову — А выходит, — нет. Разные реки.

— Идем мы, дядя Семен, правильно, — радостно отозвался Захаров.

— Нет в том сомнения.

Один за другим, под музыку собачьего лая, дежневцы забрались по бревну с зарубками на крышу юрты, а с нее, обхватив другое такое же бревно, сползли в юрту. Гостеприимные хозяева принимали внизу гостей на руки.

Юрта Эвенкава была хуже освещена, чем жилища эскимосов. Дневной свет едва проникал в нее. Света от очага, где горела морская трава, да одной жировой лампы было явно недостаточно.

Андреева, Вахова и Григорьева Дежнев нашел сытыми и обогретыми. Они лежали вокруг очага на шкурах и посторонились, чтобы дать место у огня прибывшим товарищам.

Татуированные женщины, суетясь, принялись наскоро выскабливать деревянное корыто, чтобы подать в нем мясо. Они опрокинули в корыто большой глиняный горшок, и пар от сваренного мяса наполнил юрту.

Старый Эвенкав вытащил из корыта большой кусок тюленьего мяса и некоторое время перебрасывал его с руки на руку, чтобы остудить. Затем Эвенкав стал откусывать от него куски и угощать гостей из своего рта. Это был обряд наивысшего радушия.

Михайла Захаров, взяв предложенный ему кусок, сделал вид, что подносит его ко рту, а сам незаметно выбросил его в угол. Зырянин последовал его примеру, но его проделка была замечена и вызвала недовольство хозяина.

Дежнев кое-как уладил недоразумение, сказав, что, по обычаю русских, так должны угощать гостей лишь молодые девушки. Нахмурившийся было хозяин улыбнулся и позвал свою дочь Чачуч, весьма миловидную девушку, и церемония продолжалась со смехом и шутками.

В юрте было так жарко, что коряки сидели полуголыми. Русские также начали разоблачаться.

Коряки оказались веселым и добродушным народом. Шутки и смех за едой не прекращались.

Над головой вокруг лаза собралась свора собак, с вожделением ощущавших запахи пищи. Они жалобно скулили и подвывали, и слюни текли из их пастей, падая то в огонь, то на людей.

Временами наверху слышался окрик, возня, собаки отпрыгивали от лаза, и, словно филин на добычу, с потолка по бревну бесшумно соскальзывала черная фигура: новый гость жаловал к хозяину.

— Ты хвастался, Сидорка, что мастак объезжать собачьи упряжки, — сказал повеселевший Бессон Астафьев.

— Ну? — насторожился Сидорка.

— Куда тебе до коряков! Вот этот Онта вез меня без остола и вожжей. Лишь крикнет: «Чех! Чех!» — собаки мигом сворачивают вправо. Крикнет: «Хак! Хак!» — собаки мчатся прямо. А коли он захочет повернуть влево…

Сидорке не суждено было услышать, что надо крикнуть собакам для левого поворота. Что-то тяжелое и мягкое обрушилось на его голову. Сидорка опрокинулся, попав головой в корыто с мясом. Туда же свалилась и белая собака, сорвавшаяся с края лаза.