Владимир Кедров - На край света

У вершины стены Захаров заметил поднявшийся над головой топор и отразил его саблей. Лестница была низковата. Чтобы вскочить на гребень стены, Захарову пришлось схватиться за него обеими руками. Анаульский воин не промедлил. Его топор со свистом рассек воздух и, ударив Захарова по шлему, соскользнул с него на плечо молодого охотника. Захаров упал на Фомку, взбиравшегося следом.

Дежнев, Бугор и Казанец вломились в угловую юрту и сражались там врукопашную. В юрте было тесно для боя бердышами и саблями. Противники боролись, охватив друг друга руками.

Коренастый, широколицый богатырь Когюня оказался против Дежнева. Некоторое время Дежнев и Когюня пыхтели, пытаясь опрокинуть один другого. Вдруг Когюня высвободил руку и, выхватив нож, ударил им в грудь Дежнева.

Дежнев снова схватил Когюню за запястья и скрутил ему руки железной хваткой.

Сабля Ивана Казанца сверкнула над головой Когюни.

— Взять живым! — крикнул Дежнев.

Василий Бугор и Казанец связали князьца.

Бой заканчивался. Скоро и наиболее стойкие бойцы анаулы бросили оружие и встали на колени.

— Пленных не бить! — кричали Дежнев и Мотора. Победители собрали оружие и выбросили его за стену острожка.

Пора было заняться ранеными. За стеной, рядом с убитым наповал Суханом Прокопьевым, истекал кровью Михайла Захаров. Анисим Костромин и Дружина Алексеев сняли с бесчувственного Захарова куяк и, разорвав кафтан и рубаху, осмотрели его рану. Правое плечо Захарова было глубоко разрублено.

— Дела-то у парня негоразды, — заметил Костромин своему помощнику.

Дружина Алексеев, вечно тихий, всегда о чем-то думавший, со страхом следил за работой Костромина, опасаясь, что он причиняет страдания Захарову. Алексеев глубоко вздохнул, когда рана была наконец забинтована. Костромин начал приводить Захарова в чувство, растирая его лицо снегом.

Кирилл Проклов был убит в юрте. Евтюшку Материка нашли за острожком. Стрела попала ему в горло, и он прожил меньше часа.

Кокоулин, раненный топором в голову и кольем в руку, беспомощно сидел, прислонясь к стене юрты.

Василий Бугор, увидев кровь на куяке Дежнева, закричал:

— Ты ранен, Семен! Дай-ко я перевяжу.

Бугор снял с Дежнева куяк, кафтан и рубашку. Колотая рана в правую половину груди не была глубокой.

— Девятая на царской службе, — сказал Дежнев, следя за перевязкой. — В грудь — впервые. А то все больше в руки да в ноги попадало.

— А на виске-то вон у тебя метка, — напомнил Бугор.

— Это на Колыме, когда юкагиры вломились в наш острожек.

Связанный Когюня следил из угла за Дежневым, ожидая пытки и казни.

Надевая рубаху, Дежнев обратился к Когюне:

— Что ты меня пырнул, Когюня, ничего. На то и бой. Худа тебе за то не сделаю. Ты будешь мой аманат. Твои родичи будут давать под тебя ясак. А давал ли ты ясак прежде?

Когюня ответил, что прежде сего ясаку не плачивал.

Убитых похоронили. Раненых повезли домой на нартах. В их числе был и Фомка, раненный колом. Старик долго не мог прийти в себя, и ноги плохо его слушались.

Михайла Захаров так и не выздоровел. Он пролежал с месяц, постепенно ослабевая.

Настал день, когда у постели умиравшего собрались все близкие товарищи. Тут же был и ходынский аманат Чекчой, с которого давно были сняты цепи. Чекчой сам вызвался ходить за раненым, и навряд ли кто-либо мог это делать более заботливо.

Голова Захарова высоко лежала на подушке. Трудно было узнать Михайлу. Его бескровное лицо осунулось, нос заострился, глаза ввалились.

Иван Казанец записывал предсмертную волю Захарова.

— Се аз [125] Се аз — это я (славян.) . , Михайло, Захаров сын, — слабым голосом медленно произносил больной, — соликамский жилец из городищ, с сего света отходя, пишу изустную память с целым умом и разумом в ясачном зимовье на Анадыре-реке.

Захаров закрыл глаза и долго лежал молча.

— А изустную память, — продолжал Захаров, — довести до Троице-Сергиева монастыря торговому человеку Анисиму Костромину и живот мой [126] Живот　— имущество. . И буде матерь моя Анна жива, взять бы ее в монастырь к Троице-Сергию. И что будет живота моего, отдать туда же, в монастырь, кормить мать мою до смерти.

Захаров снова замолчал. Землепроходцы стояли без шапок вокруг его постели.

— А окромя того, короб окованный отдать Семену Дежневу. Да ему же, Семену, пороху два фунта. А земленину моему Дружине полукафтанье отдать…

Дружина Алексеев стер слезу, бежавшую по щеке.

— Из моих сетей дать сеть добрую Павлу Кокоулину. А где моя изустная память ляжет, — едва слышно заканчивал Захаров, — тут по ней на мой живот суд и правеж, а кто за ней встанет, тот и истец. Руку приложил…

Иван Казанец вложил гусиное перо в левую руку умиравшего, и он начертал свое имя.

К изустной памяти была приложена подробная «Роспись Михайлы Захарова всякому борошню», составленная ранее, когда Захаров чувствовал себя лучше. Главными ценностями Захарова были собольи шкурки.

На следующий день соликамец Михайло Захаров умер.

Прошло около четырех лет.

В середине июня 1654 года ледоход уж отшумел в устье Анадыря. Влажный юго-восточный ветер нес над Анадырем белые облака. На шестиверстной шири реки гуляла крупная волна. Карбас не смог бы пройти по ней, но новому пятисаженному кочу, осторожно спускавшемуся на веслах к устью, такие волны были не страшны. Коч слегка покачивался под их ударами.

Можно было бы принять этот коч за «Рыбий зуб», если бы не надпись на его корме «Корга» и если бы не было известно, что «Рыбий зуб» погиб у Олюторского мыса. Нос коча, как и у «Рыбьего зуба», был украшен клыкастой головой моржа; так же гордо поднималась высокая корма; столь же высока была мачта, отнесенная ближе к носу. Не один ли мастер делал «Коргу» и «Рыбий зуб»?

На борту коча — человек шестнадцать. Большая половина из них гребла, мерно взмахивая веслами. На одних людях — вишневые кафтаны и красноверхие собольи шапки; на других — серые сермяги.

Семен Дежнев стоял на носу, опершись о борт, и всматривался в очертания левого берега. Его лицо озабоченно, но взгляд тверд. Вишневый кафтан плотно облегал его широкие плечи.

— Меряй, Сидорка! — отрывисто приказал кормщик стоявшему возле него Емельянову.

Шмыгнув носом, Сидорка взмахнул наметкой [127] Наметка　— шест для измерения глубины. Шеститься　— измерять глубину. и погрузил ее в воду. Согнувшись пополам, он пытался нащупать речное дно.

— Нет! Не достать…

Сидорка выпрямился. Его щеки теперь более впалые, а рыжая бороденка заметно поредела. Однако на его обветренном лице не заметно и следа уныния, а в выцветших глазах — прежний смешок.

— Эй, на руле! — крикнул Дежнев. — Фомка! Прими к берегу!