Константин Гурьев - Архив Шамбала

— Пожалуй, — согласился Корсаков.

— Ну, в общем, непростой человек был Савва Никифорович Зацепин. Говорили, будто отец его из дворян, уехал с родителями еще до Первой мировой в Европу, учился там, получил блестящее образование, а в начале двадцатых вернулся в Советскую Россию. Стал преподавать в университете. Принес, так сказать, на алтарь советской науки свои знания и знакомства. Подробностей не знает никто, но, видимо, власть оказалась им довольна. Вернули ему их квартиру на Большой Морской, из девяти комнат. А родовой дворец где-то в районе Гатчины отдали как бы под лабораторию, хотя на самом-то деле лабораторию разместили в одной половине здания, а во второй жила семья из трех человек. Кстати, и с упомянутым Росохватским отец Зацепина, видимо, тоже был знаком на ниве, так сказать, науки. Ну, и Савва пошел по стопам отца. Его в конце тридцатых отправили в Европу учиться, но, сам понимаешь, времена для обучения наступили нелучшие. Тем не менее тот успел знакомствами обзавестись и в науке слегка проявиться. Отец его, между прочим, погиб в годы войны, тут, в Ленинграде. Обстоятельства смерти какие-то загадочные, хотя, повторюсь, время само по себе было непростое. В общем, в конце шестидесятых пришло-таки его, Зацепина, время.

Маслов снова закурил.

— Что ты знаешь о майских событиях шестьдесят восьмого в Париже?

— Это ты про студенческие бунты?

— Ну, это мягко сказано. Между прочим, этим студентам удалось отправить в отставку не абы кого, а самого де Голля, освободителя Парижа от нацистов и создателя Пятой республики! Это тебе не фунт изюма.

— А Зацепин тут при чем?

— Тут, честно говоря, уже моя версия, — признался Маслов. — Может, он там был в это время, может, позднее узнал подробности — не знаю. Но стал он изучать с того времени восточную философию и всякие… фокусы.

— Какие?

— Вот, этого я и не знаю. Говорю же, засекреченный был мужик. Но одно я тебе могу сказать точно: насчет свитков и старинных рукописей эта Леся что-то выдумывает.

— Почему ты так решил?

— Я у него был в гостях несколько раз и никаких свитков не видел. Книг — море, а рукописей — извини…

— Ну а, может?.. — начал Корсаков, но не договорил.

— Не может! — радостно перебил его Глеб. — Мы уже приехали. Смотри, как нас ждут.

В самом деле — ждали. И продолжать разговор в обществе таких приятных женщин было бы бестактностью, решил Игорь.

Возвращались уже под утро. Маслов притормозил возле дома, где жила Марина, девушка, с которой Корсаков во время «шашлыков» общался непрестанно, и сказал приятелю:

— Отсыпайся, а утром я тебе позвоню.

— Каким «утром»? — капризно возразила Марина. — Уже утро, и мы спать хотим, и спать будем долго, правда, Игорек?

— Правда, правда, — не возражал Корсаков.

— Ну, ладно, убедили. Созвонимся, — попрощался Маслов.

Позвонил, правда, ближе к обеду, потому как чувствовал: время уже не ждет!

— Игорь, я подъеду через час, приводи себя в порядок.

Когда встретились, тоже не медлил:

— В продолжение наших вчерашних дел. Мы сейчас поедем к человеку, который тебя, да заодно и меня, просветит насчет «тибетских свитков» и всего, что может к ним относиться. Вообще-то, он всю свою жизнь был библиографом, то есть составлял каталоги, заполнял карточки и тому подобное. Но это — внешнее. Как говорится, не место красит человека, а человек — место. По сути же, человек этот — гений систематизации. Много рассказывать о нем не буду, сам увидишь. Но один штрих интересен уже сейчас. Он поможет оценить его вес в обществе. Дело в том, что курит библиограф «Беломор» фабрики Урицкого. Курит всю жизнь, с пятнадцати лет. Когда все в стране уже захирело и распродавалось направо и налево, пропал и его любимый «Беломор», конечно. Тогда этот человек выглянул на несколько минут из скорлупки, в которой живет всю жизнь, и сообщил о своей беде. Ему привезли четыре ящика этих самых папирос. Откопали на каких-то сверхсекретных складах и привезли, спросили достаточно ли. Он помолчал пару минут, считая, и ответил, что этого ему хватит лет на двадцать, а проживет он меньше. Значит, больше беспокоиться не о чем.

Маслов улыбнулся и продолжил:

— К нему обращаются самые разные организации и частные лица, уголовники, олигархи, чиновники из аппарата губернаторов и Администрации Президента. Утверждают, будто все они договорились, как говорится, артельно, и гарантируют ему полную неприкосновенность. Авторитет непререкаемый! Ты у него поинтересуйся «тибетскими рукописями», как договорились. Просто задай вопрос и потом сиди молча. Он сам все расскажет. Все, что сочтет нужным. Вопросы задавай любые, но лучше, если повторять не станешь. Не дави на него, он легко может рассердиться. Если не захочет отвечать — не ответит, а мне потом с ним еще работать и работать.

Выглядел «непререкаемый авторитет» более чем скромно: клетчатая рубашка, знавшая лучшие времена, жилет, подбитый кроликом — в общем, выглядел не грозно, а скорее как-то… ожидающе.

Жил он в скромной квартире, состоявшей, казалось, в основном из книжных шкафов и стеллажей. Гостей встретил в тесноватой прихожей, поздоровался, представился Корсакову: «Гридас. Леонид Иович», — и пригласил в кабинет, просторный и удобный.

Усадил в кресла, попросил Юленьку, милую девушку, прибежавшую на зов, приготовить кофе, предложил курить и сам тотчас «перекусил» «беломорину», глубоко и с видимым удовольствием затянувшись едким дымом.

Пока готовили и подавали кофе, Гридас молчал, слушая Корсакова. Дождавшись паузы, положил папиросу в пепельницу и сказал:

— Понял вас, голубчик. Значит так.

Он помолчал несколько секунд, будто собираясь с мыслями, и начал.

— Тут необходимо уточнить. Вы ведете речь о тридцатых годах, а в те времена тибетских рукописей в России было много. Даже очень. Судя по тому, что вы рассказали, а еще больше по тому, как вы это рассказали, вас интересуют… — Гридас снова на мгновение замолчал, будто что-то обдумывая. — Ну, да, конечно… Вы что, гоняетесь за «золотом КПСС»? Или вы — историк НКВД и спецслужб?

Голос Гридаса задребезжал, и Корсаков не сразу понял, что хозяин смеется.

— Ну, да ладно, — дело ваше. Сейчас, извините, всяк по-своему с ума сходит. А что касается вашего интереса, то с «тибетскими рукописями» было так: они поступали в Россию по каналам НКВД, которые курировали, сражаясь друг с другом, Глеб Бокий и Яков Блюмкин. Сложилось даже мнение, что, Блюмкин, дескать, троцкист, а Бокий — против Троцкого. Ходил упорный слух, будто бы Бокий вообще исполнял совершенно секретное поручение самого Ленина и никому другому не подчинялся. Так это было на самом деле или нет, вообще-то говоря, неважно. Важно другое. По моим оценкам, в самом деле, подавляющая доля всех этих древностей привезена экспедициями Блюмкина или Бокия. Тут еще надо сказать, что экспедиции, которые контролировал Блюмкин, пришли в Тибет гораздо позднее тех, которые отправлял Бокий. Многие считают, что у Бокия было чуть ли не какое-то небесное знамение, но, по-моему, дело в другом. Бокий просто-напросто шел по пути, который ему был указан.