Сабина Мартин - Маска

Может, сбежать?

Нет, если она сейчас попытается улизнуть, Матильда точно забьет тревогу. А если подождать, то мастеру Генриху, возможно, удастся успокоить жену.

Вскоре хозяйка дома вернулась. В руке она держала какой-то свиток.

— Мой брат владеет хутором неподалеку от Ураха, — сказала Матильда. — Я много лет не связывалась с ним, но в детстве мы были очень близки. В этом письме я прошу брата взять к себе служанку, трудолюбивую и надежную девушку, которая немного разбирается во врачевании. Мой брат — набожный и хороший человек, он возьмет тебя к себе на работу. Жить на хуторе нелегко, но там ты будешь в безопасности. Там тебя никто не найдет. — Матильда помолчала. — Хутор находится на равнине неподалеку от тракта, ведущего в Ульм, прямо перед Урахом, рядом с деревней Гульбен. Если в паре миль [28] Миля как мера длины в Средневековье отличалась от региона к региону. Так, в Вюртемберге милей называли расстояние в 7,45 км, а в Гессене — всего 6,03 км. от города встретишь крестьян, спроси у них, где хутор Пауля Вайгелина, они покажут тебе.

Мелисанда потрясенно смотрела на женщину. Неужели это та самая фанатичная Матильда, которую она знала? Но больше всего Мелисанду поразило то, что Матильда хотела устроить ее к брату… служанкой.

— Я знаю, чего ты боишься больше всего. — Слабая улыбка скользнула по лицу женщины. — И твой страх вполне понятен. Поэтому я помогу тебе.

Мелисанда все еще не понимала, что происходит.

— Только женщина может распознать женщину. — Матильда вручила ей письмо. — Я уже давно знаю, что наш городской палач — вовсе не мальчишка, хотя и кажется таким худым и угловатым. Мне неведома твоя судьба, но я подозреваю, что тебе пришлось пережить что-то ужасное, иначе ты не стала бы прятаться, притворяясь палачом. Не бойся, я сохраню твою тайну. А теперь поторопись, скоро рассвет!

Слезы навернулись Мелисанде на глаза, ей хотелось обнять Матильду, но девушка все еще была в одежде палача и не знала, как отреагирует Матильда. Скорее всего, она отшатнется или вскрикнет от брезгливости.

— Спасибо, — прошептала Мелисанда.

Матильда улыбнулась еще шире.

— Я догадывалась, что ты умеешь говорить. У тебя очень красивый голос. Правда, низкий. Я думала, он звонче. Наверное, твое тело привыкло притворяться мужским.

Мелисанда потупилась. Она было потянулась к дощечке, но потом поняла, что ей это не нужно.

— Почему? — спросила она.

Матильда печально улыбнулась.

— Наши судьбы в чем-то схожи. Но у тебя есть возможность добиться того, чего ты хочешь: стать всеми уважаемой женщиной, выйти замуж, родить детей. Ты ведь этого хочешь, верно?

Мелисанда кивнула.

— Если будет на то воля Божья. А вот я уже не могу изменить свою судьбу. Я хотела служить Господу, но меня выдали замуж. И я покорилась воле Божьей. Я хотела принести в брак детей, много детей, но мое лоно бесплодно. Моя жизнь бессмысленна и пуста, однако я могу помочь другим, чтобы их не постигла эта доля. Для тебя еще не поздно что-то изменить.

Мелисанда хотела сказать что-то еще, но Матильда остановила ее:

— Теперь уходи. Тебе нужно быть подальше от города, когда советники заметят, что лишились палача.

Дитрих Лис перенес вес тела с одной ноги на другую. Вот уже несколько часов он стоял на страже у городской тюрьмы, и хотя пока все было тихо, он не ослаблял бдительности. Когда мимо проходила ночная стража, Лис вжимался в стену дома, сливаясь с тенью. Приходилось прятаться и от пьяных завсегдатаев трактира «Старый атаман». Этот трактир находился неподалеку от ворот и был худшей забегаловкой в городе. Там собирались низы общества, и даже в позднее время в этом заведении было полно разнообразного сброда. Однако сейчас стояла глубокая ночь, и за мощной дубовой дверью трактира царила тишина.

Никого не интересовало, что происходит в тюрьме. Последним тут побывал глава гильдии скорняков Карл Шедель, который пришел, когда пробил первый час ночи, но и он вскоре покинул тюрьму.

С тех пор к Шелькопфской башне никто не приближался.

Дитрих как раз собрался отхлебнуть вина из бурдюка, как вдруг заметил какую-то фигуру у рынка. Незнакомец двигался очень осторожно, будто не хотел, чтобы его заметили.

Задержав дыхание, Лис пристально всмотрелся в темноту, но так и не смог разобрать, кто же идет к тюрьме.

Когда незнакомец подошел к тюремной караулке и его лицо осветилось отблесками факела, Дитрих чуть было не присвистнул от удивления. Что, черт побери, нужно палачу в такое время в тюрьме? Он явился сюда по поручению совета или из собственных соображений?

Дитрих знал, что в некоторых городах палачи неплохо зарабатывали, делая для узников жизнь в камере чуть приятнее: приносили вкусную еду, вино, иногда даже приводили шлюх. Но про эсслингенского палача таких слухов не было.

Стражник, открывший Мельхиору дверь, тоже очень удивился, но, задав пару вопросов, пожал плечами и впустил палача внутрь. Может быть, он не смог прочитать, что написал на своей дощечке Мельхиор. А может быть, понял, что палач пришел по официальному поручению совета.

Дитрих жалел, что у него нет возможности увидеть написанное на дощечке. Он также посетовал, что в тюрьме нет даже окошка. Жаль, что ему не удастся узнать, зачем палач пришел сюда в такой час, подумал Лис. Но, вероятно, можно хотя бы заглянуть в окно караулки.

Дитрих тихо покинул укрытие.

Даже самой суровой зимой Вендель не дрожал так, как этой ночью. Его трясло от страха. Страх въелся в его тело, впился зубами во внутренности, болью сковал левое предплечье, на котором остался след от ожога. Кто-то смазал и перевязал рану, но боль не утихла. Палец, поврежденный жомом, тоже был перевязан, однако болел так, будто кузнец обрушил на него свой молот. Ноги у него опухли. После пыток Вендель попробовал пройти пару шагов, но каждое движение доставляло невыразимые мучения. Этот палач превратил его в калеку.

Вендель знал, что это только начало, хотя и представить себе не мог, что может быть хуже. Что ж, Мельхиор покажет ему свое искусство. Сдержав всхлип, Фюгер начал раскачиваться взад-вперед. Он размышлял. Доказательства его вины были очень серьезными, и судьи успокоятся только тогда, когда получат его признание. И по какой-то причине — Вендель пока не понимал, что это за причина, — они очень торопились. Но как можно сознаться в том, чего не совершал? Разве лжесвидетельство не было грехом? Что скажет отец, когда узнает, что его сын, которым он так гордился, казнен как преступник, сознавшийся в убийстве? Это разобьет ему сердце. Застонав, Вендель закрыл глаза. Он очутился в ловушке, и, как бы ни повел себя, ничего хорошего не будет. Он лишь погрязнет в страхе и боли. От одной мысли о палаче ноги заболели сильнее. Он не выдержит пыток. Тем не менее Венделю казалось, что палач, используя свои изуверские инструменты, обращался с ним как можно осторожнее. Фюгер был в отчаянии. Может быть, оборвать эту цепь страданий и признаться? Нет, нужно держаться. Ради родителей. Но тело так болит… Если сознаться, то его, как он надеялся, ждала быстрая и безболезненная смерть, а иначе муки будут длиться и длиться.