Генри Хаггард - Братья

Никогда еще братьям не случалось присутствовать на таком странном и печальном обеде. Во главе стола сидел Салах ад-Дин, окруженный стражами и предводителями, каждое новое блюдо он только пробовал, чтобы показать отсутствие в нем яда. Недалеко от Салах ад-Дина сидел король Иерусалимский с братом, дальше остальные пленники, всего человек около пятидесяти. Печальную картину представляли эти храбрые рыцари в изрубленных, почерневших от крови кольчугах, бледные, с широко открытыми от ужаса глазами, видевшими страшное дело. Между тем они ели и пили с жадностью, потому что, утолив жажду, почувствовали голод. Тридцать тысяч христиан лежали мертвые на горе и в долине Хаттина, Иерусалимское королевство было разрушено, его король попал в плен. Побежденные, лишенные всего, они все ели и, будучи только людьми, успокаивались при мысли, что, поев, они, по закону арабов, могли не тревожиться за свою жизнь.

Салах ад-Дин подозвал к себе Годвина и Вульфа, желая, чтобы они служили ему переводчиками. Братья тоже ели, так как их мучил голод.

– Вы видели принцессу? Как вы нашли ее? – спросил султан.

Вспомнив, почему он упал подле палатки Розамунды, и видя жалких пленников, Годвин почувствовал гнев и храбро ответил:

– Султан, мы нашли, что она устала от картин и звуков войны и убийства, она стыдится также, что ее дядя-победитель убил двести безоружных…

Вульф вздрогнул, но Салах ад-Дин выслушал д'Арси без гнева.

– Она, без сомнения, считает меня жестоким, – ответил он, – и вы также находите, что я деспот, который наслаждается, видя смерть своих врагов. Но это ошибка, я хочу мира. Пусть христиане вернутся к себе на родину и поклоняются там Богу по-своему и оставят в покое Восток. Теперь, сэр Годвин, скажите от меня пленникам, что тех из них, которые не ранены, я отправлю в Дамаск в ожидании выкупа, а сам буду осаждать Иерусалим и другие христианские города. Пусть не боятся, я опустошил кубок моего гнева, никто из них не умрет, и их священник, епископ Назаретский, останется ухаживать за их больными и молиться за них по их обрядам.

Годвин поднялся с места и перевел слова султана. Потерявшие мужество и надежду, люди молчали. Позже д'Арси спросил султана Салах ад-Дина, пошлют ли их с братом в Дамаск.

Салах ад-Дин ответил:

– Нет, вы некоторое время останетесь со мной и будете служить для меня переводчиками, потом я отпущу вас без всякого выкупа.

На следующее утро пленников отправили в Дамаск. В тот же день Салах ад-Дин взял цитадель Тивериады, но отпустил на свободу жену и детей графа Раймунда. Скоро он двинулся к Акре и взял этот город, освободив из него четыре тысячи мусульманских пленников. Другие города тоже пали перед его мощью, наконец султан придвинул войско к Аскалону и повел правильную осаду, приставив осадные машины к городским стенам.

На Аскалон спустилась темная ночь, блистали только молнии подходившей с гор грозы; они освещали стены и часовых, перистые пальмы, которые рисовались на небе, могучую цепь увенчанных снегами Ливанских гор, и окружавшее все черное лоно взбаламученного моря. На небольшой лужайке сада, подле пустого дома вне стен города, разговаривали двое: мужчина и женщина, оба в темных плащах. Это были Годвин и Масуда.

– Что же? – спросил Годвин. – Все готово?

Она кивнула головой:

– Да, наконец-то! Завтра, после полудня, пойдут на приступ Аскалона. Но даже если город возьмут, ночью лагерь не снимется. Абдула, которому немного нездоровится, будет начальником стражи, охраняющей шатер принцессы. Он позволит воинам уйти грабить город, зная, что они не выдадут его. На закате сторожить останется только Мезрур, я постараюсь, чтобы он заснул. Абдула приведет в этот сад принцессу под видом своего сына, тут вы двое и я встретим их.

– Что же дальше? – задал новый вопрос Годвин.

– Помните ли вы старого араба, который привел к вам коней и не взял за них денег? Как вы уже знаете, он мой дядя, и у него есть лошади той же породы. Я видела его, ему понравился рассказ об Огне и Дыме, о рыцарях, которые скакали на них, главное же – о том, как погибли кони, что, по его словам, делает честь их старинному роду. В конце этого сада – пещера, прежняя гробница. Там мы найдем четырех лошадей, а с ними и моего дядю, на рассвете мы будем в сотне миль от сада, скроемся среди людей нашего племени и выждем возможности проскользнуть к берегу и попасть на христианский корабль. Нравится ли вам это?

– Очень. Но чего требует Абдула?

– Заколдованной звезды, талисмана дома Хасана. Ни за что иное он не пошел бы на такую опасность. Сэр Вульф отдаст ее?

– Конечно, – засмеялся Годвин.

– Хорошо. Звезду нужно отдать сегодня вечером. Я пришлю Абдулу в вашу палатку. Не бойтесь, если он возьмет талисман, он исполнит обещанное, так как в противном случае будет думать, что звезда принесет ему несчастье.

– А Розамунда знает? – поинтересовался Годвин.

Масуда покачала головой:

– Нет, ей до безумия хочется бежать, и она все время думает о бегстве. Но зачем говорить ей раньше времени? Чем меньше людей знает о заговоре, тем лучше. Если что-нибудь не удастся, она останется ни в чем не повинной. Не то…

В эту минуту блеснула молния и осветила ее. Она стояла на фоне зеленых листьев и красных лилий. Глядя на Масуду, Годвину стало страшно, отчего – он и сам не знал.

– Почему я привела вас в мою гостиницу в Бейруте? Почему я отыскала для вас лучших лошадей в Сирии и проводила до дворца аль-Джебала? Почему я не боялась смерти под пыткой? Почему я спасла вас троих? Почему, в конце концов, я, рожденная благородной, сделалась предметом насмешек солдат и служанкой принцессы Баальбека? Сказать, почему? – продолжала она со странным смехом. – Сначала, конечно, потому, что я была помощницей Синана, которой он поручил отдать таких рыцарей, как вы, в его руки, а после… потому, что мое сердце наполнилось любовью и жалостью к… благородной Розамунде.

Опять вспыхнула молния и осветила странное выражение на лице Годвина.

– Масуда, – прошептал он, – о, не считайте меня тщеславным безумцем, но, может быть, лучше узнать все. Скажите: неужели действительно, как я иногда…

– Боялись? – прервала его Масуда со смехом. – Да, сэр Годвин, вы не ошиблись. Люди не свободны… не осталась свободной и я, когда в первый раз увидела ваши глаза в Бейруте, глаза, которые ждала всю жизнь, и полюбила вас себе на погибель! Но я радовалась, что случилось так, и до сих пор рада. Я не избрала бы другой судьбы, потому что любовь к вам придала значение моей жизни. Нет, не говорите… Я знаю клятву, данную вами госпоже Розамунде, и не буду стараться, чтобы вы ее нарушили. Но, сэр Годвин, такая девушка, как она, может любить только одного…

Годвин не удивился, и на его лице не отразилось страдание.