Генри Райдер Хаггард - Собрание сочинений в 10 томах. Том 5

— Я поговорю с ним. У нас, наверное, найдется кое-что общее. А теперь позвольте объяснить вашему величеству…

— Нет, пожалуйста, не теперь. Разрешите познакомить вас с моей женой.

— С вашей женой? С которой? У вас их было много, и ваше величество оставили после себя многочисленное потомство, их здесь несколько сотен. А я… Вот моя супруга, Нефертити. Позвольте вам представить, это единственная моя жена.

— Да, я слышал. Ваше величество, по-видимому, были слабого здоровья. Разумеется, при таких обстоятельствах… О, пожалуйста, не обижайтесь. Нефертари, любовь моя, — ах, простите, Астнеферт — Нефертари ушла побеседовать… со своими детьми — позволь тебя представить твоей предшественнице, царице Нефертити. Она очень интересуется многоженством. Объясни ей, что для женщины это вовсе не так плохо. Ну, до свидания. Мне еще надо побеседовать со своим дедом, Рамсесом I. Когда я был маленьким мальчиком, он был очень добр ко мне.

В это мгновение Смит утратил всякий интерес к странному разговору, так как неожиданно увидел царицу своих грез — Ma-Ми. О, несомненно, это была она, только в десять раз прекраснее, чем на портрете. Высокая и сравнительно белокожая, с мечтательными темными глазами, с загадочной улыбкой, которую он так любил. На ней были простое белое платье и вышитый пурпуром передник, венец из золотых змей с бирюзовыми глазами, на груди и на руках ожерелья и браслеты — те самые, которые он вынул из ее гробницы. Она, по-видимому, была не в духе или, вернее, задумчива; стояла поодаль от других, опершись на балюстраду, и без особенного интереса прислушивалась к разговорам.

Неожиданно к ней приблизился один из фараонов, чернобородый сильный мужчина с толстыми губами.

— Приветствую ваше величество. Она вздрогнула и ответила:

— Ах! Это вы? Приветствую ваше величество. — И присела перед ним довольно смиренно, но не без оттенка насмешки.

— Вы не очень-то торопитесь найти меня, Ma-Ми. Принимая во внимание, что мы так редко видимся…

— Я заметила, что ваше величество заняты беседой с моими сестрами-царицами и с другими особами на галерее, которые, насколько мне известно, не царицы — если только вы не взяли их в жены после моей смерти…

— Надо же поздороваться с родными.

— Разумеется. Но у меня здесь нет родных, по крайней мере, близко мне знакомых. Мои родители, если припомните, рано умерли, оставив меня наследницей, и до сих пор гневаются на меня за то, что я, послушавшись своих советчиков, вышла за вас замуж… Какая досада. Я потеряла одно из своих колец, то, на котором было изображение бога Бэса. Должно быть, оно сейчас в руках у какого-нибудь земного жителя — оттого я не могу получить его обратно.

— Гм. Почему же непременно у жителя, а не у жительницы? Однако тише: суд сейчас начнется.

— Суд? Какой суд?

— Если не ошибаюсь, суд над осквернителями могил.

— Вот как! Кому же будет польза от этого суда? Скажите мне, пожалуйста, кто это. — Ma-Ми указала на женщину, выступившую вперед, роскошно одетую и красоты необычайной.

— Это? Гречанка Клеопатра, последняя из владычиц Египта. Она из рода Птолемеев. Ее всегда можно узнать по римлянину, который ходит за ней следом.

— Какой? Их так много. Так это она — та женщина, которая втоптала в грязь могущество Египта и предала его? О, если бы не закон, повелевающий нам жить в мире, когда мы встретимся…

— Ты бы разорвала ее в клочья, Ma-Ми? Да, только благодаря этому закону все мы встречаемся мирно. Я еще ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из нас отзывался хорошо о своих предшественниках и последователях.

Клеопатра подняла руку и некоторое время стояла так. Поистине, она была прекрасна, и Смит, стоя на коленях и цепляясь руками за обшивку лодки, благодарил свою звезду за то, что ему одному из смертных дано узреть воочию эту красавицу, изменившую судьбу мира и, во всяком случае, сумевшую умереть достойно.

Молчание воцарилось в зале, и Клеопатра начала звонким и нежным голосом, проникающим в самые дальние уголки залы:

— Цари и царицы Египта. Я, Клеопатра, седьмая, носившая это имя и последняя монархиня, правившая Верхним и Нижним Египтом, прежде чем он стал страной рабов, желаю сказать нечто вашим величествам, которые все в свое время с честью занимали трон, некогда бывший и моим. Я не стану говорить ни о Египте и его судьбе, ни о наших грехах — мои не меньшие из всех — погубивших его. Эти грехи все мы искупаем и наслышались о них достаточно. Но в эту единственную ночь в году, в праздник того, кого мы зовем Осирисом, но кого другие народы знали и знают под иными именами, нам дано на единственный час снова стать смертными и, хотя мы лишь тени, снова воскресить в себе любовь и ненависть, владевшие нами, когда мы были облечены в плоть и кровь. Здесь на единственный час воскреснет былое наше величие; снова нас украшают любимые наши драгоценности; мы как прежде надеемся, как прежде боимся своих врагов, преклоняемся перед нашими богами, слышим нежные речи наших возлюбленных. Больше того, нам дана радость — видеть себя и других такими, какие мы есть, узнать все, что знают боги, и потому прощать, даже тех, кого мы презирали и ненавидели в жизни. Я кончила, я, младшая из властительниц древнего Египта, и призываю первого из наших царей сменить меня.

Она поклонилась, и слушатели поклонились ей. Затем сошла со ступенек и затерялась в толпе. Место ее занял старик, просто одетый, с длинной бородой и мудрым лицом, без венца, но лишь с простой повязкой на седых волосах, посреди которой возвышался ободок со змеиной головой — урей, знак царского достоинства.

— Я Менес, — сказал он, — первый фараон Египта, первый, объединивший Верхний и Нижний Египет и принявший царское звание и титулы. Я правил как умел, и теперь, в эту торжественную ночь, когда нам снова дано увидеть друг друга лицом к лицу, я предлагаю вам: прежде всего секретно и во мраке побеседовать о тайне богов и значении ее. Затем, также во мраке и секретно, обсудить тайну наших жизней: откуда они взялись и к чему пришли… И, наконец, при свете и открыто, как мы это делали, когда были людьми, обсудить все прочие наши дела. А затем — в Фивы: отпраздновать наш ежегодный праздник. Согласны вы?

— Согласны! — был ответ.

Зала вдруг окуталась мраком и безмолвием, тяжким и жутким. Сколько времени Смит пребывал в этом безмолвии и мраке — минуты или годы — он не смог бы сказать.

Наконец снова сверкнула искорка, затем снопы лучей, и зала осветилась. Менес по-прежнему стоял на ступеньках, а перед ним толпою — фараоны.

— Мистерии окончены, — молвил старый фараон. — Теперь, если кто имеет что сказать, пусть говорит открыто.

Вперед выступил молодой человек в одеждах царей одной из первых династий и остановился на ступеньках, между царем Менесом и всеми, царствовавшими после него. Лицо его показалось Смиту знакомым, как и локон, ниспадавший на щеку, — знак его юности. Где он видел это лицо? Ага, вспомнил: всего несколько часов тому назад, в одном из саркофагов.