Дарья Плещеева - Аэроплан для победителя

Откуда это звучное слово попало к нему в голову, Кокшаров не задумывался. Слово было французское, великосветское, аристократическое, значит — годилось.

Особых актерских талантов у новоявленного Лабрюйера-Аякса не было, более того — он ходил по цене, словно аршин проглотивши, и те слова, которые должен был говорить, не произносил, а выкрикивал. И вид имел хмурый, будто всю родню похоронил. Но и это шло на пользу делу, поскольку, помимо воли Лабрюйера, производило убийственный комический эффект.

Аяксов свели вместе, посмеялись, и Кокшаров вздохнул с облегчением: вроде бы все роли нашли достойных исполнителей, да и фигуранты, четверо рижских студентов, на лето устроившихся в Эдинбург репетиторами к богатым недорослям, двигались и разевали рты весьма прилично. Порепетировав на сцене «Улья», устроили показ для Маркуса. Он хохотал, как дитя, и предрек «Елене» светлое финансовое будущее.

Потом к Кокшарову пришла дамская делегация — Терская и Селецкая. Они просили еще денег.

— Я же выдал вам аванс! — возмутился Кокшаров. И Терская рассказала, что в рижских закоулках найдена дивная модная лавка, где поразительный выбор шляпных булавок, и нужно набрать их впрок — это же прекрасный подарок, особенно в новом стиле — со зверюшками, змейками и бабочками.

— Разве не прелесть? — спросила Селецкая, осторожно вынимая из шляпы длинную булавку, головка которой была очень тонкой работы — золотая, изображавшая муху в ажурном овале, а крылышки мухи — два аметиста-кабошона. — Она одна такая была! Подумайте, Иван Данилыч, как мы с этими булавками будем блистать в столице!

— Тьфу, — сказал на муху Кокшаров. Одна ее неслыханная величина могла вызвать отвращение.

— И вовсе не тьфу, хозяин лавки отыскал дивного ювелира, который только на него работает. Теперь понимаешь, что это очень выгодные приобретения? — спросила Терская. — На нас все будут смотреть.

У нее самой шляпа крепилась к пышным русым волосам (волосяное бандо было искусственным, конечно, натуральных волос так много не бывает) тремя булавками, одна изображала египетского скарабея, другая — цветок с жемчужиной в сердцевине, а третья — ящерицу.

— Это, конечно, ужас и кошмар, но вы должны обращать на себя внимание, — ответил Кокшаров, доставая бумажник. — Воображаю, каких монстров наберет там госпожа Эстергази!

Труппа после маленькой войны (дамы хотели ехать морем и любоваться на пейзажи) погрузилась в вагон второго класса поезда, идущего в Шлокен, и через час уже была в Майоренхофе.

— А вот если соберетесь к нам на штранд в будущем году, то и пересаживаться не придется, — сказал Маркус. — Обещают прямые поезда из Петербурга и Москвы до самого Шлокена. Доедете как короли. Сейчас-то мы удачно устроились, едем сидя, потому что вторник. А в субботу днем и в воскресенье с утра десять тысяч человек на штранд выезжают! Воображаете, какая в вагонах давка?

Поезд остановился у длинного деревянного вокзала, выкрашенного зеленой краской. Со стороны железной дороги он представлял собой бесконечный навес, подпираемый тонкими колоннами. Под навесом прогуливались дамы, ожидавшие поезда, и там же процветала мелкая торговля — мороженым, имбирными пряниками, пивом и всякой дребеденью. В стороне стояла прислуга с местных дач, охраняя большие тюки с грязным бельем, — прислуга ждала поезда в Ригу, чтобы погрузить тюки в особый вещевой вагон, а там бы их встретили служители прачечных. Через два дня выстиранное белье тем же вагоном прибыло бы обратно.

От железнодорожного полотна перрон отделялся барьером с проходами, у которых контролеры проверяли билеты; если безбилетник и умудрялся в Риге проскочить в вагон, то на выходе бывал схвачен и привлечен к ответственности. Поэтому они обычно соскакивали на ходу между станциями, рискуя за какой-то полтинник сломить себе шею.

— Слава те, господи, — сказал Кокшаров, предъявив билет и выйдя на перрон. — Обошлось без драм. Теперь все пойдет как по маслу.

Ох, рано он это сказал…

Маркус имел о галерах темное понятие. Да и о флоте тоже, хотя жил в портовом городе. С другой стороны, современные пароходы вряд ли похожи на древнегреческую галеру, а копаться в увражах и изучать картинки со старинных ваз у него не было ни времени, ни желания. Маркус встретился с плотником Петером Клявой, потомственным жителем Майоренхофа, и дал задание: соорудить нечто на колесах, с мачтой, и чтобы там два человека помещалось. Клява, человек пожилой и честный, уточнил на плохом немецком, чтó первостепенно — вид или способность к передвижению. Маркус подумал — черта ли в том виде, можно украсить сооружение драпировками, древние греки придираться не станут. Клява взял задаток, а готовую галеру, имевшую вид знакомой ему рыбацкой лодки, привез на телеге к концертному залу в тот самый день, когда Кокшаров назначил первую репетицию.

— Боже мой! — воскликнула Терская. — Это же ванна на велосипедных колесах! Увольте, господа, я при всем честном народе в ванну не полезу!

— Зато как ездит?! Вы полюбуйтесь, как ездит! — Маркус толкнул галеру, и та очень резво покатила по улице, насилу догнали.

— Вот вы в этом кошмаре и катайтесь, герр Маркус! А я не стану! У меня туалет и без того пикантный — если я задеру подол, чтобы залезть в вашу галеру, публика увидит мои панталоны!

Маркус ахнул: следовало объяснить Кляве, что галера должна быть галерой только с одного бока, того, который увидит публика, а с другого — иметь ступенечки для примадонны. Клява же сам до такой тонкости не додумался.

Началась перепалка, искали виноватого. Кокшаров должен был прислать точное описание и чертеж галеры, Маркус должен был пустить в дело мозги! Актрисы с наслаждением слушали, актеры отошли покурить.

— Вот уж влипли, — сказал Савелий Водолеев. — Хотя не впервой… Придется тому же плотнику, пока не сбежал, заказать лестницу.

— А мизансцену строить так, чтобы мы ее до поры собой прикрывали? — осведомился Лиодоров. — Ерунда получится. Мы стоим слева — то есть на суше. Галера прикатывает справа — то есть с моря…

— Может, кто-то под прикрытием галерного борта живенько вынесет проклятую лестницу? — предложил Стрельский. — Скорчась, чтобы башкой не торчать.

— Разве что сама госпожа Терская, под складками хитончика… — шепнул, чтобы дамы не услышали, Алеша Николев — исполнитель роли Агамемнона, недавний гимназист, сбежавший из дому ради высокого искусства и пленивший Кокшарова густым и совершенно не соответствующим возрасту и телосложению басом.

— И мне эта ванна не нравится, Терская права, — заметил Лабрюйер. — Она недостаточно серьезна, чтобы навести на древнегреческие мысли, и недостаточно смешна для балагана.