Понсон дю Террайль - Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа

– В этом и состоит моя месть, Фелипоне, – возразил ему глухим голосом управляющий, – ты должен умереть, как умерла твоя жертва, твоя жена, не простившись с твоим сыном.

– Мой сын! – прошептал старик и, сделав громадное усилие, приподнялся на кровати.

– А! – говорил Бастиан. – Ты вспоминаешь своего сына… Да, твой сын такой же эгоист, как и ты; у него нет сердца: он похищает и обольщает молодых девушек, убивает людей, с которыми он дерется на дуэли, обманывает в играх, и это твой сын, а ты – не правда ли? – был бы теперь очень счастлив, если бы он находился около тебя:

– Сын мой! – повторил умирающий с особенной нежностью.

– Ну так нет, – продолжал Бастиан, – ты не увидишь его… твоего сына нет дома… он на балу, и я один только знаю, где он, но не поеду за ним.

– Бастиан! Бастиан! – умолял Фелипоне, задыхаясь. – Бастиан! Неужели ты будешь непоколебим!

– Послушай, Фелипоне, – ответил серьезным тоном старый гусар, – ты убил моего полковника, его сына и его жену. Неужели же я поступаю чересчур строго за трех человек?

Фелипоне вздохнул.

– Я убил Армана де Кергаца, – прошептал он, – я был виноват в смерти его вдовы, которая умерла с горя… но что касается его сына…

– Бесчестный! – воскликнул Бастиан. – Неужели ты будешь отрицать то, что ты бросил его в море!

– Нет, – ответил Фелипоне, – но он не умер.

Это известие произвело потрясающее действие на Бастиана, который невольно вскрикнул:

– Как! Ребенок не умер?

– Нет, – пробормотал Фелипоне. – Он был спасен рыбаками, отвезен во Францию и потом воспитан во Франции. Я это узнал только неделю тому назад.

– Но где он и как ты это узнал?

Голос больного слабел, и его конец быстро приближался.

– Говори, говори! – настойчиво требовал Бастиан.

– В последний раз, когда я выезжал из дому, – продолжал Фелипоне, – скопление экипажей на одной улице задержало несколько мою карету при въезде на одну площадь. Я выглянул из окна и рассматривал проходящих, но вдруг я был невольно поражен – передо мною, в нескольких шагах, стоял молодой человек лет тридцати – совершенный двойник Армана де Кергаца…

– Говорите, говорите! – повторял взволнованный Бастиан.

– Я последовал за этим человеком и узнал, что его зовут Арман, что он артист, не знавший своих родителей и помнящий только то, что его вытащили из моря рыбаки в ту минуту, когда он уже утопал…

При этих словах Бастиан выпрямился.

– Так слушай, – сказал он, – если ты хочешь видеть в последний раз своего сына и если ты не пожелаешь, чтобы я замарал скандальным процессом твою память, то ты должен сейчас же подписать документ, которым ты возвратишь настоящему наследнику все то, что ты украл у него. Я должен найти его.

– Это излишне, – пробормотал старик, – я наследовал полковнику Кергацу только потому, что предполагалось, что его сын умер; а теперь ему стоит только показаться, чтобы закон ввел его во владение всем имением.

– Это верно, – согласился Бастиан, – но как доказать, что это он?

Умирающий вместо ответа указал рукой на маленькую шкатулку.

– Мучимый совестью, – сказал он, – я написал историю моих преступлений и положил ее вместе со всеми бумагами, которые помогут узнать ребенка.

Бастиан подал шкатулку умирающему, который отворил ее дрожащими руками и вынул оттуда связку бумаг.

– Хорошо, – сказал тогда старый гусар, – я найду ребенка.

И потом добавил растроганным голосом:

– Я прощаю тебя – и ты увидишь своего сына в последний раз.

Сказав эти слова, Бастиан торопливо вышел из комнаты умирающего, спустился с лестницы и, проворно вскочил в стоящую у подъезда карету, крикнул кучеру:

– Пигаль – мигом!

Умирающий остался один – у него уже было только одно желание: свидеться в последний раз со своим сыном, и это желание поддерживало еще его угасающие силы.

Прошло около часа.

Наконец дверь отворилась, и как будто само провидение пожелало еще раз опечалить последнее чувство этого человека.

В комнату, где уже витала смерть, вошел его сын в ярком маскарадном костюме.

– О! – пробормотал Фелипоне. – Это уже слишком!

И, повернувшись к стене, он испустил последний вздох, прежде чем его сын подошел к нему.

Андреа взял его за руку и приподнял ее – она уже начинала холодеть, он дотронулся до его сердца – оно уже не билось.

– Он умер, – заметил он хладнокровно, – а жаль.

В эту минуту на пороге комнаты показался еще человек.

Андреа обернулся и отступил на шаг.

Перед ним были два человека, скульптор Арман и Бастиан.

– Господин виконт Андреа, – начал Бастиан, подходя к нему, – ваш отец убил первого мужа своей жены, потом бросил в море вашего старшего брата, но этот брат не умер… вот он, – и он указал Андреа на Армана.

– Этому-то брату ваш раскаявшийся отец при смерти отдал все то, что он похитил у него и что было должно перейти к вам. Вы здесь у господина графа Армана де Кергаца, а не в своем доме… Выйдите отсюда.

Андреа в ужасе смотрел на Армана, который сделал несколько шагов вперед, грубо взял его за руку и, подведя к окну, сказал:

– Смотри, вот тот Париж, где ты хотел быть при помощи твоего громадного состояния злым, духом, я заменю тебя и постараюсь быть в нем добрым гением. А теперь – вон отсюда, так как я могу забыть, что у нас была одна мать, вспомнив твои преступления и женщину, которую ты убил… Вон!

Арман говорил повелительно, как хозяин дома, и первый раз Андреа трепетал и исполнял приказание.

Он вышел медленными и тихими шагами, но в дверях он приостановился и, взглянув на Армана, крикнул вызывающим голосом:

– Кому-нибудь из двоих, добродетельный братец!.. Мы посмотрим, кто одержит верх: филантроп или разбойник, ад или небо… Париж будет ареной нашей битвы.

И он вышел, гордо подняв голову и улыбаясь сатанинской улыбкой, из того дома, который не принадлежал уже более ему и где его отец испустил свой последний вздох.

Была мрачная декабрьская ночь. Мелкая, насквозь пронизывающая изморозь покрывала мостовые парижских улиц, чуть освещенных фонарями.

Последний удар полуночи, пробивший на церковных часах, уныло дрожал в воздухе.

Париж как будто опустел в этот поздний час, и в городе царило мертвое молчание, нарушаемое по временам лаем цепных собак или шагами ночного обхода.

По набережной св. Поля медленно шел человек, закутанный в плащ. По временам он останавливался и пристально осматривал окрестности.