Александр Дюма - Сорок пять

— Вздор!

— Хочешь, я скажу тебе, чего я опасаюсь?

— Скажи!

— Я боюсь, как бы это новое увлечение не поссорило, а помирило их.

— Да рассказывай же дальше, Шико!

— Ты написал свирепому Беарнцу письмо.

— Что ты скажешь о моем письме?

— Ты поступил неделикатно, обратись к нему с этим посланием, но написано оно было очень хитро.

— Письмо должно было поссорить их.

— И поссорило бы, если б Генрих и Марго были обыкновенной супружеской четой.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что Беарнец совсем не дурак: он угадал, с какой целью ты хочешь их поссорить.

— А, черт! Что касается цели…

— Да. Так вот, представь себе, треклятый Беарнец вообразил, что ты преследовал весьма определенную цель: не отдавать за сестрой приданого, которое ты остался должен!

— Чепуха!

— Да, вот что этот чертов Беарнец вбил себе в голову.

— Продолжай, Шико, продолжай, — сказал король, вдруг помрачнев.

— Как только у него возникла эта догадка, он стал таким же, как ты сейчас, — печальным, меланхоличным… и весь отдался тому новому увлечению, о котором я тебе уже говорил.

— Как же зовут эту красавицу?

— Мадемуазель Кагор!

— Мадемуазель Кагор?

— Да, красивая, статная особа, клянусь богом! Одной ногой она опирается на реку Лот, другой — на гору; опекуном ее состоит или, вернее, состоял господин де Везен» храбрый дворянин из числа твоих друзей.

— Гром и молния! — в ярости вскричал Генрих. — Беарнец взял мой город!

— То-то и есть! Понимаешь, Анрике, ты не соглашался отдать город Беарнцу, хотя обещал это сделать. Ему и пришлось взять его силой. Кстати, вот письмо, которое он велел передать тебе в собственные руки.

Это было то самое письмо, которое Генрих Наваррский написал королю после взятия Кагора.

Король пришел в такое неистовство, что с трудом прочитал письмо.

Пока он разбирал латынь Беарнца, Шико, стоя напротив большого венецианского зеркала, любовался своей особой в походном снаряжении. Впрочем, никогда еще Шико не казался таким длинным, ибо его изрядно облысевшая голова была увенчана островерхим шлемом, напоминавшим причудливые немецкие шишаки, что изготовлялись в Трире и Майнце; в данную минуту он был занят тем, что надевал на свой потертый колет короткую дорожную кирасу, которую перед завтраком положил на буфет; вдобавок он звонко бряцал шпорами, годными разве на то, чтобы вспороть брюхо лошади.

— Измена! — воскликнул Генрих, прочтя письмо. — У Беарнца был выработан план, а я и не подозревал этого.

— Сын мой, — возразил Шико, — ты ведь знаешь пословицу: «В тихом омуте черти водятся»?

— Иди ко всем чертям с твоими пословицами!

Шико тотчас пошел к двери, словно намериваясь исполнить приказание.

— Нет, останься!

Шико остановился.

— Кагор взят! — продолжал Генрих прерванный было разговор.

— Да, и лихим манером, — ответил Шико.

— Что же, у Беарнца, значит, есть полководцы, инженеры?

— Ничего у него нет, — отрезал Шико. — Для этого он слишком беден. Он все делает сам.

— И… сам сражается? — спросил Генрих с оттенком презрения.

— Видишь ли, я не решусь утверждать, что он в порыве воодушевления сразу бросается в схватку, — нет! Он походит на тех людей, которые, прежде чем искупаться, пробуют воду; затем очертя голову кидается в гущу сражения, и среди пушечного огня он в своей стихии, будто саламандра!

Король вскочил и начал крупными шагами расхаживать по залу.

— Какой позор для меня! — воскликнул он. — Надо мною будут смеяться, сочинять песенки. Эти прохвосты гасконцы известные пересмешники; я так и вижу, как они скалят зубы, наигрывая на волынке свои визгливые мотивы. Какое счастье, что мне пришла мысль послать Франциску подмогу, которую он так просил! Антверпен возместит Кагор; Север искупит ошибку, совершенную на Юге.

— Аминь! — возгласил Шико.

В эту минуту дверь отворилась, и придворный доложил:

— Граф дю Бушаж!

— Что я тебе говорил, Шико? — воскликнул Генрих. — Вот и добрая весть пришла!.. Войдите, граф, войдите!

Придворный отдернул портьеру, и в дверях, словно в раме, появился молодой человек, имя которого только что было произнесено. Казалось, глазам присутствующих предстал портрет кисти Гольбейна или Тициана. [73] Ганс Гольбейн Младший (1498–1543) — известный немецкий художник. Тициан Вечеллио (около 1477–1576) — великий итальянский художник.

Неспешно приближаясь к королю, он на середине зала преклонил колено.

— Ты все так же бледен, — сказал ему король, — все так же мрачен. Прошу тебя, друг мой, не вздумай сообщать столь желанные вести с этим скорбным видом; говори скорее, дю Бушаж, я жажду услышать твой рассказ. Ты прибыл из Фландрии, сын мой?

— Да, ваше величество.

— Приветствую тебя! Как обстоит дело с Антверпеном?

— Антверпеном владеет принц Оранский, государь.

— Что это значит? Разве мой брат не двинулся на Антверпен?

— Да, государь, но сейчас он направляется не в Антверпен, а в Шато-Тьерри.

— Он покинул свое войско?

— Войска уже нет, ваше величество.

— Ох! — простонал король; ноги у него подкосились, он упал в кресло. — А Жуаез?

— Государь, мой брат совершил чудеса храбрости во время битвы, затем он собрал немногих уцелевших людей и составил из них охрану для герцога Анжуйского.

— Разгром! — прошептал король. Вдруг в глазах его блеснул какой-то странный огонь. Он спросил: — Итак, Фландрия безвозвратно потеряна для моего брата?

— Боюсь, что да, ваше величество.

Чело короля стало проясняться.

— Бедняга Франциск, — сказал он, — положительно ему не везет по части корон. У него ничего не вышло с наваррской короной; он протянул было руку к английской короне, едва не овладел фламандской; бьюсь об заклад, дю Бушаж, что он никогда не будет королем! Бедный брат, а ведь ему так этого хочется… А сколько французов захвачено в плен?

— Около двух тысяч.

— Сколько погибших?

— По меньшей мере столько же; среди них — господин де Сент-Эньян.

— Как! Бедняга Сент-Эньян умер?

— Он утонул.

— Утонул? Как же случилось? Вы бросились в Шельду, что ли?

— Отнюдь нет: Шельда бросилась на нас. — И тут граф подробнейшим образом рассказал королю о битве и наводнении.

Когда рассказ был окончен, король прошел в смежную с залом моленную, стал на колени перед распятием, прочел молитву, и, когда минуту спустя он вернулся, вид у него был совершенно спокойный.

— Ну вот, — сказал он, — надеюсь, я принял эти вести, как подобает королю. Возьмите с меня пример, граф, и, раз ваш брат спасся, как и мой, благодарение богу, развеселитесь немного!.. Какую награду ты хочешь за твои заслуги, дю Бушаж? Говори!