Ирена Асе - Шпионские игры царя Бориса

Сожалея, что его не слышит царь Борис, литовский канцлер произнес блестящую речь из 23 тезисов. Он призвал русских и поляков жить в любви братской как людям одной веры христианской, одного языка и одного народа славянского. Вельможный пан предложил: пусть русские и поляки заключат оборонительный союз, вместе воюют с врагами, земли, завоеванные у неприятеля, делят пополам, поляки могут служить русскому царю, а русские дворяне — польскому, причем русские в Польше вправе быть православными, а поляки в Москве — католиками. Монета в обоих государствах должна быть одинаковой, в Балтийском море следует иметь общий флот; если король Сигизмунд не оставит сына, Польша имеет право избрать в государи царя Московского с тем, чтобы он год жил в Варшаве, год — в Вильно, а год — в Москве.

Думный дьяк Щелкалов слушал и поражался: по сути, канцлер дерзновенно предложил создать конфедерацию России и Польши. Для него, десятки лет прослужившего на дипломатическом поприще, план казался дерзновенным. «А ведь хорошо будет, — подумал он. — Появятся у нас академии, да университеты, как у ляхов, флот создадим и шведам нос прищемим, татары из Крыма в набеги ходить побоятся. К тому же, вместе с гордой шляхтой польской и Бориску с трона стащить будет легче».

Царь Борис слушал речь посла, лежа на мягкой перине на топчане неподалеку от приоткрытой двери в палату. Рядом стоял верный Афанасий Власьев. Переговаривались шепотом, так, чтобы никто их не слышал.

— Слышь, Афоня, а если дьяк Щелкалов сейчас согласится, я его все-таки в Сибирь сошлю.

— А почему ему соглашаться нельзя?

— Так ведь зачем все предлагается, — с неожиданной проницательностью ответил Борис, — чтобы католичеству путь на Русь проложить. Подумай сам. Православные сейчас есть в Речи Посполитой? Полно. А католики на Руси? Горстка. Причем те, кто подобно отряду французов, мне по найму служат, про веру свою молчат. А понаедут поляки, появятся костелы, ксендзы, иезуиты…

Холоп царский Афонька Власьев, пользуясь тем, что никто не слышит, дерзко, богохульно спросил государя:

— А то плохо? Бог ведь один. Зато едины с Польшей станем сильнее.

— Во-первых, мы привыкли к вере православной. Народ иную не примет. Появятся две веры, станут друг друга резать, как католики с гугенотами во Франции. Во-вторых, сейчас патриарх подчиняется царю, а в Европе короли-католики слушаются Папу. Хочешь, чтобы нами управляли из Рима? Нет. То-то же. А что касается союза с Польшей… Там сейчас каждый князь, не просто пан, а какой-то государь своих владений. Короля не слушают, армии собственные имеют, друг с другом воюют. До добра сие не доведет, рухнет это государство, ибо нет власти аще не от Бога, а они королевскую власть, Господом им данную, подлинной властью не признают. Ладно, послушаем, что Щелкалов ответит.

Ответил Василий Яковлевич Щелкалов, как ему было велено:

— О союзе вопрос можно решить только после подписания вечного мира. А вечный мир можно подписать только после решения вопроса с Ливонией, исконной вотчиной владык русских, начиная с великого князя Ярослава.

Чтобы пресечь споры о Ливонии, Лев Иванович Сапега демонстративно развел руками:

— Не дал мне король Сигизмунд полномочий о том говорить.

При этих словах думный дворянин Татищев, пожилой человек с расшатанными нервами, не выдержал и устроил скандал.

— Ты, Лев, еще очень молод; ты говоришь все неправду, ты лжешь.

Сапега с презрением ответил:

— Ты сам лжешь, холоп, а я все время говорил правду; не со знаменитыми бы послами тебе говорить, а с кучерами в конюшне, да и те говорят приличнее, чем ты.

— Что ты тут раскричался! Я всем вам сказал, и еще раз скажу и докажу, что ты говоришь неправду. Не лги, ты знаешь, у тебя есть полномочия.

— Ты лжец, ты привык лгать, я не хочу с таким грубияном ни сидеть вместе, ни говорить о делах.

С этими словами, на глазах у царевича Федора Борисовича посол повернулся к двери и вышел вон из Грановитой палаты, всем своим видом показывая, как он оскорблен.

— А ведь Татищев прав, есть у него полномочия. Но как себя вел, как это горделиво отрицал! — с иронией заметил царь Борис.

— Что же делать?

— Вот что Афоня. Витийствовать в Грановитой палате хорошо, когда все уже обговорено, когда послы обо всем договорились. А истинные переговоры идут тихо. Поезжай-ка ты на днях к этому Льву Ивановичу в дом, поговори с ним по-людски. Может, что и получится.

Завтрашним вечером Афанасий Иванович попивал пиво в доме, предоставленном Льву Ивановичу, и, не торопясь, беседовал с ним по-русски. Два дипломата быстро перешли на ты, говорили дружелюбно, но каждый жестко стоял на своем.

— Ну, не пойму я тебя, — говорил Власьев собеседнику. — Не пойму! Почему ты не можешь отдать нам Дерпт и Нарву? Ведь вам их все равно не удержать. Армия на юге, воевать сразу со всеми — и со шведами и с валахами — невозможно.

— Я на то, чтобы отдать Нарву и Дерпт рад бы согласиться, но не могу, — развел руками Лев Иванович Сапега.

Про себя польский политик подумал: «Польский Сейм согласился на войну со шведами только с условием присоединения Эстляндии к Речи Посполитой. Не будет Нарвы и лифляндского Дерпта, значит и война с герцогом Карлом не нужна».

Переговоры зашли в тупик.

Судьба Прибалтики вновь решалась на юге и зависела от того, сумеет ли гетман Ян Замойский вернуть контроль над Молдавией и Валахией. Это понимали и Власьев и Сапега. И потому спокойно продолжили пить пиво, твердо уяснив, что от них, дипломатов, сейчас ничего не зависит. Между делом, Лев Иванович спросил:

— А почему в Москве арестовали боярина Юрия Никитича Романова и сослали в монастырь?

— Да против царя интриги плел. У Государя всея Руси не забалуешь…

Строго говоря, пан Лев, родившийся неподалеку от Орши, был либо русским, либо белорусом, и российский мед был для него напитком предков. — Прим. авторов.

Тут, надо признаться, насчет единства польского и русского языка пан Сапега немножко преувеличил. Но, как сказано! — Прим. авторов.

Как же попали под арест родители будущего основателя династии Романовых и почему Афанасий Власьев был уверен, что они злоумышляли против царя Бориса?

Началось всё с того, что к окольничьему Семену Годунову, троюродному брату царя, пришел дворовой человек боярина Александра Никитича Романова. Явился сей доносчик с конкретной целью.

Семен Годунов недаром имел прозвище «правое ухо царя» — он возглавлял политический сыск. Работу организовал, не мудрствуя лукаво. Вроде бы прост был его метод. Но, между прочим, так не додумались действовать ни царь Иван Васильевич Грозный, ни его верный опричник Малюта Скуратов. Семен Годунов рассуждал: кто терпеть не может бояр? Их крепостные. Вот и велел шеф политического сыска пропускать к себе чужих дворовых людей в любое время. Такой доносчик за ценные сведения получал и свободу, и деньги.