Нина Соротокина - Курьер из Гамбурга

Надо ли говорить, как томилась Варя в ожидании субботы. Все Смольное Общество было в волнении, говорили, что о предстоящей прогулке в Летнем саду объявлено в газете. Но Варю куда больше занимала предстоящая встреча с сестрой.

В вот тожественный день настал. Тридцать девиц удостоились чести сесть в разукрашенные шлюпки. Народу на набережной собралось такое множество, что полиции пришлось перекрыть движение экипажей. Всем хотелось своими глазами увидеть «монастырок», как ехидно обозвали в городе благородных воспитанниц.

Однако ожидание затянулось. Голубые и белые девицы высадились не у Летнего сада, а на причале у Зимнего дворца и чинно парами проследовали в Эрмитаж. Решено было в этот день показать воспитанницам великолепные картины, выставленные для общего обозрения государыней.

Наконец благородные девы проследовали в Летний сад. Публика глядела на них разинув рты. На следующий день «Санкт-Петербургские ведомости» дали подобный отчет о сим событии: «И подлинно, собрание девиц было достойно любопытства и внимания: такое множество единолетних девиц, единоцветною украшенных одеждою, идут в некотором порядке». И еще: «Во время гуляния всякий мог приметить в них благопристойную смелость. Всем нравилась их благородная незастенчивость. Со всеми и обо всем они изъяснялись свободно, непринужденно и с особой приятностью и на все вопросы отвечали к удовольствию каждого любопытствующего узнать о их понятии и знания».

Как водится, газеты несколько приврали. Как можно «непринужденно и с особой приятностью» отвечать на такие вот вопросы и предложения:

– Хорошенькая, как тебя зовут?

– Дева, скажи что-нибудь по-латыни!

– А танцевать вы будете? Монастырки, говорят вы отменно танцуете.

– А правда, что вас учат математике и астрономии? Вот ты, с бантиком, приходи лучше вечером на Невский!

Впереди девиц важно шествовала мадам де Лафон, классные дамы шли по бокам, делая инстинктивные и не всегда ловкие попытки оградить смолянок от назойливости зрителей, уж слишком толпа взволнована, как бы чего не вышло.

Но мероприятие протекало вполне чинно и благовоспитанно. Только один раз ряды воспитанниц смешались. Это случилось в тот момент, когда вдруг грянула роговая музыка. Сюрприз этот был приготовлен по приказу самой государыни. Их сиятельство граф Григорий Григорьевич Орлов загодя спрятал в кустах свой известный на всю столицу оркестр. Ах, как прекрасно! Солнечный день, яркие блики на мраморных нимфах, струи фонтана взмываются вверх, а мелодия звучит как предчувствие счастья и уносит сердца в райские кущи.

Варя вертела головой, разыскивая взглядом Глафиру, разве разглядишь ее в эдакой толпе. И вдруг сзади, девы как раз выходили из грота, раздался возглас:

– Варя, это я!

Она круто повернулась и увидела в шеренге зрителей юношу с красной треуголкой в руках! Это был шок, другое слово здесь неуместно. Варя много раз мысленно проигрывала встречу с сестрой, но она была уверена, что узнает Глафиру с первого взгляда, а как же иначе? Но этот смуглый юноша с горящими глазами совсем не был похож на придуманный образ. Может быть, все это подделка, и кто-то решил сыграть с ней злую шутку?

– Я тебя узнала, – прошептал обладатель красной треуголки одними губами.

Тут толпа разъяла их, воспитательницы поспешно стали соединять девушек в пары. Подчиняясь их решительным окрикам, толпа потеснилась. И вот уже белые девы идут к причалу. Музыканты взяли последний аккорд и смолкли на высокой пронзительной ноте. Смущенная Варя продолжала искать глазами странного юношу. Его нигде не было, и только когда воспитанницы подошли к шлюпкам, юноша опять появился в поле зрения. Он сумел каким-то чудом пробраться к самым перилам набережной, а потом и вовсе, растолкав всех, дошел до самой Фонтанной речки.

Варя пристально следила за его фигурой, и только когда он застыл, а потом поднял руки над головой и соединил их в прощальном приветствии, все встало на свои места. Словно круг замкнулся, конечно, она, Глашенька, потому что никто кроме нее, не умеет «махать пальцами», как это называлось у них в детстве. При расставании люди машут рукой, а Глафира словно щелкала несуществующими кастаньетами.

И всю неделю, и даже более того, Варю пребывала в странном, восторженном состоянии из-за того, что с образом красивого юноши в красной треуголке сливались, сплавлялись черты забытой сестры, которую можно и должно любить.

А Глафира купила журнал «Живописец», в котором были опубликованы «Стихи благородным девицам первого возраста в Новодевичьем Воскресенском монастыре воспитываемым». Вот один из куплетов сих виршей:

Глафира плакала от умиления.

И хватит про Глафиру. Со временем она появится на страницах нашего повествования, а пока мы переходим к серьезной, не девичьего ума, части. Как говорится, акт второй, сцена первая. На подмостках появляются новые герои, очень далекие от судеб Глафиры Турлиной и сестры ее Варвары.

Вернемся несколько назад, поднимем тяжелый занавес и заглянем в святую святых государства Российского – в Зимний дворец, а также в Петергоф и Царское Село, словом туда, где протекает жизнь государыни нашей божественной Екатерины и сына ее Павла, русского Гамлета, как говорили в Европе.

Павел ненавидел мать. Когда она умерла и он, уже сорокачетырехлетний, вошел на престол, первое, что сделал, – издал закон о престолонаследии. С этим законом кончилось женское правление на русском троне. Теперь императору наследовал его старший сын. Вторым делом были похороны убитого отца. Павел приказал выкопать его из могилы в Невской лавре, чтобы похоронить с почестями там, где подобает лежать русским царям – в Петропавловском соборе. Кроме того, он намеревался короновать мертвого императора, поскольку это не успели сделать при его шестимесячном правлении.

Короновать труп – слыханное ли дело? Но еще ужаснее выглядела похоронная процессия, которая шла по Невскому проспекту за гробом. Во главе ее шел главный убийца Петра III – Алексей Орлов, уже дряхлый старик, которого силой привезли из Москвы в северную столицу и заставили выполнять унизительную роль. А что делать – шел, нес на бархатной подушке ордена убитого им императора. Петербург усмехался, гладя на это ужасное зрелище.

Екатерина начала писать свои «Записки» (жизнеописание) сразу, как заняла трон. Много раз она бросала свой труд и начинала снова: «Я родилась 21 апреля 1729 года в Штеттине…», но все написанное в «Записках» касается только многотрудной жизни будущей императрицы при дворе нелюбимой тетки Елизаветы. Да, она старается быть искренней, действительно тогда она была нужна России только для того, чтобы произвести на свет наследника, да, с ней безобразно обошлись после родов, бросили одну на мокрой подстилке, забыв перенести в чистые покои. И сына Павлушу забрали сразу же, чтобы потом очень дозированно позволять матери видеться с собственным сыном. Павла воспитывала Елизавета. И муж принцессы Екатерины был трудным человеком, а с ее слов – ужасным, ужасным… Он оскорблял ее, он имел некрасивых любовниц, он вообще состоял из одних нелепостей. Он пил, курил, он запретил русские поклоны при дворе и ввел французские приседания, он не любит Россию и в самое неподходящее время принимается «пиликать на скрипке». Может, и не сознавая этого, главную цель своих «Записок» Екатерина видела в том, чтобы объясниться (или оправдаться) за способ, которым она заняла трон. А что Павлушу не любила, так в этом Елизаветинский двор виноват.