Нина Соротокина - Курьер из Гамбурга

Это я к тому говорю, что «младой отрок» и светский лев на удивление быстро сошлись. Уже вечером Глафира вслед за Бакуниным взлетела по лестнице в дом обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина.

Нарышкин был удивительный человек. Он проказил в свите Екатерины еще в бытность ее великой княгиней, а сейчас исполнял при императрице роль, которую, кроме как шутовской, не назовешь. Он был чудак, потешник с отвязным языком, любая его выходка, даже неприличная, даже компрометирующая царский двор, воспринималась со смехом или с нарицанием, но никогда не была наказуема.

Дом Нарышкина был под стать хозяину. Мало сказать, что у него был открытый стол, там кормили всех подряд с утра до ночи. Впрочем, и ночью тоже. Кормили хорошо, и вино лилось рекой. Толпы народа ели, танцевали, пели, играли и целовались не только за занавесками, но у всех на виду. В доме обер-шталмейстера зарождались самые фантастические слухи и сплетни. Они клубились, как табачный дым, и, казалось, сами втекали с уши гостей.

Бакунин привел юного Шлоса к Нарышкину, полагая, что через этот дом идет кротчайшая тропа ко всем салонам Петербурга. Он думал, что мальчишка оробеет, и поэтому как бы поддерживал его за локоток. Но опека потребовалась только на первые полчаса. Какая-то хорошенькая чуть не силой увлекла немчика танцевать, и Шлос, что называется, ввинтился в бесшабашный быт открытого дома.

– Кто это с тобой? – спросили Бакунина между делом.

– Немец из Гамбурга. Совсем мальчишка, а вишь как развлекается.

– А не тот ли это немец?..

И в уши Бакунина втекла замечательная сплетня, мол, в Петербурге живет тайно некий молодой человек из Гамбурга, который таинственным образом омолодился. Он друг Сен-Жермена, от которого и получил тайну элексира жизни. Правда, это не точно. Может быть, немец и не является обладателем самой тайны, а был как бы подопытным кроликом у великого магистра. Но это дела не меняет. С молодым господином надо держать ухо востро, потому что совершенно непонятно, почему он без дела болтается в Петербурге и какие у него планы.

Сен-Жермена хорошо знали в северной столице. Сказочное богатство его объясняли тем, что он овладел искусством делать брильянты. Более того, иные утверждали наверное, что Сен-Женрмен помог государыне Екатерине заполучить трон. О дружбе алхимика с братьями Орловыми и сплетничать не надо было, здесь все на виду.

Бакунин шел в ногу с просвещенным веком, в приписываемые Сен-Жермену колдовские способности не верил, поэтому просто посмеялся сплетне про омоложение, но когда ночью вез Шлоса на Большую Мещанскую, против воли всматривался в его лицо. Редкие фонари вдруг высвечивали высокие скулы, умные глаза и щеки без малейших признаков растительности. Бакунин не без иронии к себе сознавался, что мальчик его заинтересовал. Он трезво судит о жизни, с ним интересно говорить, он почтителен и любознателен, а все остальное – просто гиль. Будем развлекать его дальше!

Светская жизнь оглушила Глафиру и, честно говоря, не очень ей понравилась. Правда, за неделю не много успеешь, но пока она явно не вписывалась в веселую и беззаботную жизнь высшего общества. Ее представили дамам, они щебетали, как райские птицы, ах, какой молоденький, и какой хорошенький, и весь такой иностранный! Разговоры жеманные, одно развлечение – танцы. Но какая радость танцевать с девицами, которые строят тебе глазки, настойчиво просят комплиментов и явно ждут, когда ты сорвешь с их сладких уст невинный поцелуй. Может быть, Глафира и преувеличивала, и девы только от застенчивости говорили глупости, но скучно ей было с ними. А мужчины ее явно сторонились – пить не пьет, в карты не играет, не о политике же говорить с этим юнцом.

Из всех мужчин Глафиру интересовал только один, но он, доведя ее до дверей богатого дома, тут же начинал собственную жизнь, только издалека присматривая за немчиком Шлосом. Будь ее воля, Глафира предпочла всю эту суету с музыкой, танцами и пустыми разговорами тишине Бакунинского дома. Федор Георгиевич прямо сказал, что она может приходить туда запросто, и она приходила, и тот час, когда они болтали в гостиной перед отбытием в свет, был для нее самый желанный.

На этот раз она шла к Бакунину пешком. Утром как на грех выяснилось, что Добрый натер себе спину. Какая-то дрянь под седло попала, что-то вроде каменной крошки, и вот, пожалуйста, накладывай лошади мазь, а сама топай пешком. Глафира и потопала, потому и произошла эта фантастическая встреча.

Не знаю, дорогой читатель, бывает ли у вас подобное в жизни, когда ты вдруг ни с того ни с сего вспомнишь старого друга, с которым давно не общался, или сослуживца, или соседку по лестничной клетке. И тут вдруг телефонный звонок. Берешь трубку и думаешь, а ведь это он тебе звонит! И удивительное дело, часто, очень часто, гораздо чаще, чем должно быть по закону вероятностей, ты бываешь прав.

Но Глафира вспомнила Степана не с бухты-барахты. Топая через слободу, она уткнулась взглядом в широкую грядку с кочанами капусты. Эка невидаль – капуста, но когда она растет среди прочей зелени, но выглядит как яркая, фантастического цвета заплатка. Почему-то этот бледно-зеленый, размытый чуть не до белизны цвет, умилил Глафиру до слез, и сразу вспомнилась деревня Вешенки. Господи, даже в груди заломило!

Вспомнилось, как когда-то сливы ели и как Степан с поцелуем выставился, она и увидела эту картинку. А ведь у того поцелуя было продолжение. Полноценный роман их случился осенью. Весна, может быть, более подходящее время для любовных разговоров и поцелуев, весной кровь кипит. Но у Степана по весне кровь кипела на пахоте. Целыми днями мотался он по полям в таратайке. Управляющий в именье вдруг запил, отец приболел, и Степан вызвался всех заменить. Где-то, у Княжнина, что ли, Степан прочитал, что крестьяне есть «почтенные питатели рода человеческого», и удивительно, что он в свои без малого девятнадцать лет находил с «почтенными питателями» общий язык.

А вначале лета он стал заезжать в дом к Марье Викторовне. Сам чай пьет, а ложку с вареньем до рта донести не может, все на Глафиру пялится выразительно. Так все лето и делал знаки глазами. Если не считать слив, конечно. А потом пошли они гулять, уже осень была на подходе. Пошли гулять просто как люди, а домой вернулись, как влюбленные.

Речка текла тихонечко, ивняк под ветром шелестел. Лето было жарким, и кое-где по второму разу распустились желтые цветки зверобоя и синяя луговая герань. Удивительны оттенки растений в начале сентября. Летом все одинаково зеленое, а тут словно дополнительные краски оживают. Одна зелень с коричневым оттенком, другая с сединой, третья в синеву отдает. Уже первые желтые пряди появились на березах, и клен зарыжел. На другой стороне реки все было старательно выкошено. И вдруг среди тусклой стерни малое капустное поле, как свежая заплатка на старом, изношенном одеяле.