Ольга Елисеева - Последний часовой

Значит, он не ослышался сегодня утром? Ему действительно напели гимн?

Лизавета Андревна поскреблась в дверь.

– Девчонки промочили ноги, – виновато сказала она, – и шмыгают. Я сварила яиц подержать на носу. Но нужно, чтобы ты что-нибудь рассказывал. А то будут пищать.

О, это безотказное средство! Кто выжил, тот здоров. Два горячих яйца заворачиваются в тряпицу и прикладываются к крыльям носа. Не надо быть пророком, чтобы сказать: завтра у всех троих кожа покраснеет, а сопли пройдут. Тонкость в том, что исцеляемого следует отвлекать от жжения. Лучше всего интересной байкой.

– Скажи, я сейчас приду, – пообещал муж. Он хорошо рассказывал. Когда писал, сжимался. А говорил легко, как саблей махал.

Мадемуазели сидели на диване, поджав ноги, запрокинув головы и держа за края тряпицы с яйцами.

– Сказка будет страшная, – предупредил отец. – Про песочного человечка.

Оказалось, что пережить чужой роман порой труднее, чем свой. Александре снился ночью Vosdu – копия портрета – в театральной ложе, и разговаривал с ней , а Никс, почему-то ушедший в партер, строго смотрел на них… Молодая женщина проснулась от мучительного стыда и горя, точно совершила непоправимое. Она не сразу пришла в себя. Осознала, что рядом ровно, с похрапыванием, дышит муж. Минуту смотрела на его торчком вставшие волосы и вдруг заплакала от облегчения.

«Надо ему все рассказать, – решила Шарлотта. – Завтра же… Непременно завтра».

Но следующий день принес новые открытия. Молодую императрицу посетила Софи Волконская, всегда хорошо принятая в царской семье. Правда, теперь, после чтения дневника, Александра поняла, что эта дама играла при покойной государыне роль поверенной. Было ли ее поведение благовидным? Вряд ли.

– Вдовствующая императрица сказала мне, что государь, наконец, благоволил разобрать бумаги нашей бедной Елизаветы Алексеевны? – не без робости начала княгиня. – Не было ли там чего-нибудь и для меня? Ведь мы…

– Не трудитесь, Софья Григорьевна, – кивнула Александра, – я знаю, в какой близкой дружбе вы состояли с покойной. Но, по ее собственной просьбе, все оставшиеся записи сожжены.

Императрице показалось, что гостья вздохнула с облегчением.

– Сожжены, не распечатывая? – В ее голосе прозвучала надежда.

– Отнюдь. – Александра посчитала ниже своего достоинства говорить неправду. – То, что семья давно подозревала, подтвердилось. И поверьте, это большое горе для нас.

Софи замерла.

– Покойный Ангел простил жену, примирился с ней, – продолжала Шарлотта. – Нам следовало бы поступить так же. Но минутами это кажется невыносимым. Чувство несправедливости угнетает сердце. Как она могла поступать таким образом, имея перед глазами пример императрицы-матери, сохранившей добродетель в развратные время Екатерины? Вот почему Элизу трудно понять.

Княгиня слушала с заметным напряжением.

– Если вам есть что возразить, лучше говорите прямо, – попросила Александра.

– О, мне есть что сказать, – секунду поколебавшись, ответила Волконская. – Поверьте, ее величество жестоко страдала. А прощать или не прощать имеет право только Бог. Тем более теперь, когда оба, вернее все трое ушли к нему.

– Как он умер? – Молодая императрица испытующе глядела на гостью.

– Откуда мне знать? – деланно удивилась Софи.

– Не лукавьте. Вы были посвящены.

Княгиня покраснела.

– Ну хорошо, – она понизила голос до шепота. – Говорили ужасные вещи. Якобы поздно вечером, в октябре 1806 года, Охотников выходил из театра. В толпе к нему пробился неизвестный и ударил кинжалом в грудь. Сама я, как вы понимаете, не могу этого подтвердить, но весь город был полон слухами. Несчастного привезли домой, врач смог только перевязать рану…

– Кто его лечил?

Волконская низко опустила голову.

– Когда ее величество узнала, то послала своего лейб-медика Франка.

– А как ей стало известно?

– Охотников передал записку, что не сможет прийти…

«Франк, – думала Александра Федоровна. – Maman как-то обмолвилась, что он ухаживал за малюткой, дочерью императрицы. На восьмом месяце у нее тяжело резались зубки. Разве я не знаю, как у детей режутся зубы? Бывает, что и с жаром. Но от этого еще никто не умирал».

– Тот же доктор ходил за великой княжной? – быстро спросила императрица.

– Увы, да. Он дал ей укрепляющее, отчего воспаление только усилилось. У девочки сделались конвульсии, после чего она…

– Довольно, – Александра подняла руку. – А Франк говорил вам, что у Охотникова ножевая рана?

– Нет, я вообще не беседовала с ним. Но он предупредил ее величество, когда дело стало совсем худо. И она поехала проститься.

Молодая императрица ахнула. Край бесстыдства!

– Вы были с ней?

– Да, я сопровождала. Последние месяцы беременности протекли у нее ужасно. Я очень боялась… – Княгиня сама прервала себя, понимая, что собеседницу интересуют отнюдь не ее страхи. – Мы приехали ночью. Доктор проводил нас в комнату. Я осталась у дверей, а ее величество бросилась к кровати. Бедный Алексис, он истаял как свеча! Только румянец от лихорадки пылал на щеках. – Волконская вдруг заплакала. Было видно, что пережитое до сих пор трогает ее. – Она гладила его по голове, вот все, что мне было видно. И вы считаете: такое можно осуждать?

Александра Федоровна молчала. Наконец, собравшись с мыслями, задала вопрос:

– А в комнате вы не заметили бинтов, следов перевязки?

Княгиня покачала головой.

– Свечи горели тускло. Позвольте, я видела на стуле рядом с кроватью несколько платков, все в пятнах крови.

– Но ведь он страдал чахоткой?

– Да, и просился из-за этого в отставку. Но слухи были…

– Разве вы не говорили с ее величеством о ране?

– Нет, только о том, что Алексис умирает.

– Хорошо. – Молодая императрица сделала гостье знак, что беседа закончена. – Вы верный друг и можете не сомневаться впредь в моей благосклонности. Его величество ничего не знает о вашей роли.

Софи опустилась перед Александрой на колени, и та не без колебаний протянула ей руку для поцелуя.

Страшно жить под подозрением. Поминутно оглядываться. Думать, как твое слово, жест, взгляд будут истолкованы многочисленными «доброжелателями»? В каком виде их донесут до высочайших ушей?

Киселев работал в кабинете. Единственная комната роскошного особняка, где он сознавал себя хозяином в полном смысле слова. После возвращения Павел Дмитриевич предпочитал как можно реже показываться в штабе. Разбирал бумаги дома. Здесь же, ссылаясь на нездоровье, принимал визитеров. Приезд неожиданных гостей застиг его врасплох. Пару дней назад он получил записку от подполковника Толпыго, назначенного командовать Вятским полком вместо злополучного Пестеля. Никто не возмутился: солдаты Павла Ивановича недолюбливали. Тот был, как ни странно, завзятый фрунтовик – у немцев это в крови – и зверски экономил на обмундировании: выдавал служивым на краги по 30 копеек, вместо положенных от правительства двух рублей. Откуда любовь?