Валерий Поволяев - Бросок на Прагу (сборник)

— Фильченко, ударь-ка еще раз двумя стволами по въезду в городок, что-то мне не нравится эта танковая возня, а затем накрой двумя снарядами выезд.

Снизу, перебивая рев танковых моторов, застрочили два пулемета, звук их был слышен очень хорошо, это были «МГ», что-что, а звук этой машинки Горшков отличит от двух десятков подобных, схожих звуков, — и вообще каждая марка пулемета, что у нас, что у фрицев, имеет свой голос, «МГ» — штука убойная, может достать и до колонны Горшкова.

— Вот собаки! — выругался за спиной капитана Мустафа.

— Собаки не собаки, а поберечься надо, — бросил капитан бранчливым тоном. — Мустафа, попытайся засечь, откуда бьют пулеметы.

— Счас, — заторопился ординарец.

— Ты глазастый, Мустафа… Постарайся.

— Счас, счас.

Мустафа перебежал к большому валуну, наполовину покрытому какой-то странной пятнистой ряской, валун прикрывал с фланга орудие, где сейчас колдовал Фильченко, наводил ствол пушки на въезд в город, — именно там активнее всего ворочались сейчас танки, стремясь освободить дорогу, распечатать пробку, наводил орудие младший лейтенант тщательно, промахиваться было нельзя, и Фильченко знал это не хуже капитана.

— Есть, один пулемет нашел! — возбужденно заорал Мустафа.

— Где он?

— Прямо под кирхой.

— На кирхе или под кирхой?

— Под кирхой, товарищ капитан.

— Интересно, интересно, — проговорил капитан с усмешкой, — чего ж патриоты этого городка не пустили стрелков на кирху?

— Видать, такова популярность гитлеровского войска у собственных граждан, товарищ капитан. — Мустафа снова заскользил биноклем по скоплению танков и людей.

— Боятся они нас, боятся… — Горшков откашлялся в кулак, подумал, что ведь так оно и есть — наверняка жители этого городка знают, как солдаты фюрера измывались над русскими бабами и стариками где-нибудь в Луцке, Смоленске, Краснодаре или в Новгороде и теперь страшатся очень: по счетам ведь надо платить. — Фильченко, а ну клади три снаряда под кирху!

— Есть три снаряда под кирху!

Одно за другим, сотрясая землю, небо, воздух, рявкнули три орудия. Бил младший лейтенант точно, под кирхой вспухли три ярких разрыва — хорошо положил снаряды Фильченко, ничего не скажешь, Горшков даже кивнул одобрительно: так их, так! — надо полагать, что трех снарядов на одного пулеметчика достаточно. Пулемет перестал бить — видать, завязало его в узел и зашвырнуло куда-нибудь на городскую помойку. Но второй пулемет еще жил, о щит крайнего орудия щелкнули несколько пуль, с электрическими брызгами отрикошетили.

— Мустафа! — Горшков поморщился — еще не хватало, чтобы людей порубило, протестующе повел головой в сторону, будто ему перехватило горло, но дыхание было свободно, горло ничто не перехватывало. — Ну что там со вторым пулеметом?

— Пока не могу нащупать, — виновато пробормотал Мустафа.

— Да вон он! — вмешался Коняхин. — Вон! Под дым залез, прикрывается. Возьми двадцать метров левее от горящего танка и увидишь.

— Ну-ну, — с уважением произнес Мустафа, — глаз как у столетнего ворона — все видит. Никакой бинокль не нужен. После войны тебя, Коняхин, надо в Москву, на сельскохозяйственную выставку отправить. Как человека, которому должны подражать пионеры.

— Отправь, — добродушно произнес сержант, на подначки он не реагировал, — я не против. Если, конечно, у тебя деньги будут.

— Мы всем полком, брат, на это дело скинемся… — Мустафа заведенно помотал биноклем в воздухе и вновь приложил окуляры к глазам. — Точно, гад, палит и не морщится. Товарищ капитан!

Но капитан не слышал его, он давал поспешные указания Фильченко.

— Три снаряда в эту точку! Давай, младший лейтенант, да побыстрее! — Несколько пуль, уже ослабших, просвистели над головой Горшкова, он пригнулся, выругался в сердцах: — Суки!

Фильченко приник к прицелу, проворно завращал колесо наводки и почти тотчас же закричал:

— Есть цель! — Назвать координаты пулеметчика было для него делом нескольких секунд, после чего младший лейтенант приподнялся над щитом орудия. — Заряжай!

Выстрелы громыхнули один за другим, россыпью. И на этот раз снаряды легли точно и кучно, почти один в другой.

— У-уф-ф! — Фильченко отер рукавом гимнастерки мокрый лоб, пальцами что-то выщипнул из своего длинного носа и вновь подал привычную для себя команду — она, наверное, до конца дней будет звучать у него в ушах — даже во сне: — Заряжай!

Горшков прислушался: заработал второй пулемет или нет? Второй пулемет молчал, капитан удовлетворенно наклонил голову: важная штука — хороший артиллерист на войне. Даже дышать сделалось легче. Он высунулся из-за камней и посмотрел вниз: что там, в номерном городке?

В городке началась паника: бегали люди, чадили танки, горели два небольших скульптурных домика; всякий огонь, который всегда вызывал у капитана жалость, на этот раз жалости не вызвал: немцы сами виноваты в том, что сделали — зачем пришли в Россию? Кто звал? Неужели им была неведома простая истина: за все сделанное надлежит расплачиваться, и не своими деревянными марками, будь они неладны, а монетой куда более серьезной.

Что-что, а это умные люди — немцы должны были знать.

Младший лейтенант вопросительно покосился на Горшкова, помял пальцами длинный нос: какие будут дальнейшие указания? Горшков взгляд вопросительный уловил, в ответ рявкнул грозно:

— Продолжай стрельбу, Фильченко!

— Товарищ капитан, мы и так весь боезапас потратили.

— Фильченко, продолжай стрельбу!

Он был прав и не прав одновременно, капитан Горшков: за израсходованный снарядный припас спросят не с него, а с младшего лейтенанта Фильченко, а с другой стороны, колонна Горшкова не сможет пройти через этот городок, если они не свернут голову немцам. Искать объездную дорогу — это значит вернуться в Бад-Шандау и уж оттуда начинать бросок снова. Этого не простят капитану ни командир артиллерийского полка, ни генерал Егоров, ни генералы, стоящие выше его, никто. И если уж выбирать из двух зол, то только то, которое весит меньше.

Фильченко подчинился капитану — бил по немцам беглым, разрывы снарядов возникали и в голове гитлеровской колонны, в хвосте, и в середке — везде, словом, казалось, что нет места, куда бы ни падали снаряды Фильченко, всполохи огня слепили, вызывали в глазах резь, на разрывы наползали снопы жирного дыма, осколки кромсали в клочья пространство, черный дым делался гуще, в этом аду, теряя разум, метались, кричали люди.

— Товарищ капитан! — проорал Мустафа на ухо Горшкову — все это время ординарец не выпускал из рук бинокля. — Белый флаг!

— В третий раз, — поморщился капитан. — Фильченко, стоп! — Капитан проверил, все ли пуговицы застегнуты у него на воротнике. — Ладно, даем фрицам еще одну попытку, последнюю.