Виталий Гладкий - Сокровище рыцарей Храма

— А… — Васька вздохнул с облегчением — слава богу, что зажигалки уже нет в Киеве.

Зажигалка, которую он продал Петре за бесценок, конечно же стоила больших денег, потому что была серебряной. Да вот только держать ее у себя Шнырь не мог, потому как она была ворованной. Притом Васька украл ее не у кого-нибудь, а у самого участкового пристава Семиножко. И слямзил он зажигалку не ради наживы, а для понта, чтобы выпендриться перед другими карманными ворами, которые боялись пристава как огня.

— Ладно, бывай, — сказал Шнырь. — Я сваливаю…

Первым делом Васька нанес визит Федьке Графчику. Он не очень верил, что тот подпишется на это тухлое дело, — козырный Графчик порхал по верхам и шел лишь на фактурный промысел, [22] Фактурный промысел — выгодное дело ( жарг. ). — но Шнырь обязан был доложиться. Ведь Китаевский монастырь и кладбище входили в район, который «опекал» Федька.

Графчика он нашел в «малине», которую держал Остап Кучер. Это было шикарное заведение — везде ковры, бархат, фальшивая позолота и жратва с выпивкой от пуза. Вся блатная Шулявка мечтала побывать в «малине» Остапа, да не каждому из мазуриков открывались в ней двери. Васька Шнырь лишь совсем недавно сподобился такой чести.

Федька Графчик сидел в отдельном кабинете в окружении девиц сомнительного поведения, которые, как было известно Шнырю, постоянно обретались в Ямской слободе [23] Ямская слобода, Ямская улица, Ямки — до октябрьского переворота центр ночной жизни Киева, улица, на которой было много борделей, так называемых «Зойкиных квартир»; в отличие от Запада, где подобные кварталы отличались от других красными фонарями, дома и заборы на Ямках были выкрашены зеленой краской. , и лениво потягивал из высокого фужера охлажденное шампанское. Бутылка «Клико» заманчиво светилась фольгой в серебряном ведерке, почти доверху заполненном льдом. Васька невольно облизал пересохшие губы — после острой и соленой трактирной еды очень хотелось пить.

Он минуты две безмолвно стоял перед столом, переминаясь с ноги на ногу, пока наконец Графчик не соизволил заметить его присутствие; первому подать голос в такой ситуации считалось неприличным. В воровской иерархии Федька стоял выше, чем Шнырь, потому-то он и подержал Митьку на фонаре [24] Быть на фонаре — ожидать ( жарг. ). как халдея «Чего изволите?». Васька угодливо улыбался, но мысленно дал себе зарок, что когда-нибудь припомнит Федьке его «гостеприимство».

— А, Шнырь… Наше вам… — Графчик неуловимо быстрым жестом фокусника поймал из воздуха папиросу, и она тут же задымилась в его руках.

Он любил производить впечатление на мазуриков такими выступлениями. Его матерью была цирковая акробатка, а отцом — по косвенным сведениям — какой-то граф, запавший на прелести юной девицы. До четырнадцати лет (пока его не посадили) Федька дневал и ночевал в цирке; там он и нахватался разных штучек, чтобы удивлять ими доверчивых охламонов.

Но Васька Шнырь и сам был еще тот жох. Он умел отводить глаза не хуже Графчика. Таким же небрежным движением, как и Федька, он извлек из ниоткуда папироску и сказал, ухмыляясь:

— Привет честной компании! Разрешите прикурить?

— Прикуривай… — буркнул мигом помрачневший Графчик и бросил Ваське коробок спичек.

Шнырь пыхнул два раза зажженной папиросой и сказал:

— Благодарствуем.

— Присаживайся, — буркнул Графчик. — Выпьешь? — указал он на бутылку шампанского.

Васька мужественно задавил в себе желание утолить жажду и отрицательно покрутил головой. Еще чего — пить на халяву. Такие вещи солидный вор позволить себе не может. Графчик знал этот неписаный закон и все же устроил провокацию.

«Вот сука…» — думал Шнырь, при этом мило улыбаясь девицам. Не принеси Петря в клювике наколку на дело, он никогда бы не пришел на поклон к Федьке Графчику. У них были разные воровские «специальности», и их пути практически никогда не пересекались. Федька был «ювелирщиком» — воровал золотые изделия. При этом нередко вступая в интимные связи с дамами высшего света — он выдавал себя за дворянина.

Такая роль не требовала от него особых усилий: во-первых, сказывалась порода — Графчик с виду вылитый барин, во-вторых, он был красив, а в-третьих, неплохо знал французский язык, которому его научил цирковой клоун, безответно влюбленный в Федькину мамашу. Клоун, отпрыск обедневшего французского дворянина, оставшегося в России после разгрома войск Наполеона, привил мальцу и аристократические манеры.

— Спасибо, нет, — вежливо ответил Шнырь. — У меня к тебе есть одно дельце.

— Да? — удивился Графчик; но сразу же среагировал, как должно: — Дамы, вы немного погуляйте.

Девушки безропотно поднялись и скрылись в дамской комнате. Васька присел к столу и без лишних деталей рассказал Графчику о странном захоронении на Китаевском кладбище. Шнырь, конечно, мог провернуть раскопки и без привлечения Федьки, но он знал, что у того везде есть глаза и если его вместе с Петрей засекут за этой работой, то тогда у них могут быть большие неприятности, вплоть до правилки — воровского суда.

— И ты веришь этому румыну? — со скепсисом спросил Графчик.

— Не так, чтобы очень… — вынужден был признаться Васька.

— Вот и я об этом.

— Так ты подписываешься в компанию? — спросил Шнырь, исподлобья глядя на Графчика.

— Шнырь, это твое дело. Ты и занимайся им… если, конечно, у тебя есть желание превратиться в гробокопателя. А насчет раскопок у меня нет возражений. Можешь ковыряться в гробах, сколько тебе влезет.

В последней фразе прозвучала едва заметная ирония вперемежку с презрением. Васька понял, что Федька не может себе позволить опуститься так низко, дабы не уподобиться какому-нибудь крестьянину-граку. И очень этому обстоятельству порадовался. Если в захоронении будет что-то стоящее, то Ваське плевать на осуждение ряженого фармазона Графчика. К тому же и делиться с ним не придется, что совсем уж хорошо.

— Спасибо, Графчик… — Васька поднялся. — Не забуду… Бывай.

С этими словами Шнырь и покинул «малину» Остапа Кучера.

После его ухода Графчик какое-то время сидел молча, с пристальным вниманием разглядывая пузырьки углекислого газа, поднимающиеся со дна бокала с шампанским, а затем сильно щелкнул пальцами. Позади него раздвинулись портьеры, и появился ближайший помощник и телохранитель Федьки, коренастый здоровяк по кличке Серега Матрос.

— Все слышал? — спросил его Графчик.

— А как же, — ответил Матрос, запихивая наган за пояс под рубаху — она была навыпуск.

Когда половой сообщил, что Васька Шнырь желает встретиться с Графчиком, Матрос, как обычно, спрятался в нише и взял посетителя на прицел. Уж больно времена пошли лихие. Война подняла со дна всю человеческую муть, и теперь даже в надежной «малине», где мазурики были под защитой воровских законов, иногда случались кровавые разборки.