Виталий Гладкий - Повелители волков

— Ты подарил мне надежду! Я последую твоему совету. И поверь, твоей доброты я никогда не забуду, и если Ксеркс станет царем, — а он им станет! — то будет к тебе более чем благосклонен.

Она радостно выпорхнула из комнаты словно птичка, оставив после себя запах дорогих индийских благовоний. Тирибаз сокрушенно вздохнул и пробормотал:

— Главная милость царей — это когда они не покушаются на твою голову. Но мне в мои годы уже бояться нечего. Собственно, как и ждать больших милостей. Обычно они достаются юным. — Тут он озабоченно нахмурился. — Однако хорошо бы позаботиться о безопасности и Ксеркса, и Артобазана. Похоже, разгорается нешуточная драка за престол, в которой они могут сильно пострадать. Чего очень не хотелось бы — мне импонируют оба. Приставлю я к ним своих людишек. Они будут понадежней «бессмертных», которые могут только щеки надувать от важности, да на парадах щеголять своими красивыми одеждами и дорогим вооружением.

Тирибаз покинул комнату в приподнятом настроении. Вчера, поздним вечером, в Сузы прибыл один из лучших его шпионов, финикийский купец Итобаал. Похоже, он, как обычно, привез важные новости, и Тирибаз уже мысленно прикидывал, какую награду получит от Дария за ценные сведения, добытые купцом из Сидона в землях заморских саев…

По случаю большого царского приема, ападана была украшена зелеными ветками и цветами, а стены и пол покрывали потрясающей красоты ковры. Посреди зала было установлено искусственное дерево с позолоченными и посеребренными листьями; на ветвях висели плоды, украшенные драгоценностями и заполненные душистыми веществами. Царь сидел на своем троне, скрытый златотканой шторой. Сатрапы, их свита, придворные, иноземные гости и слуги двора располагались с другой стороны шторы на расстоянии, предписанном правилами; протокол даже уточнял это расстояние в локтях для каждого из присутствующих.

Царская охрана, — «бессмертные» — выстроенная шеренгами, с оружием в руках и позолоченными поясами, сдерживала толпу. Над головой царя, подвешенный к потолку на золотой цепи, висел тяжелый венец весом около двух талантов, покрытый золотом и серебром и инкрустированный жемчугом, рубинами и изумрудами. Охрана шторы была поручена самому красивому придворному, сыну вельможи, звание которого звучало как «Будь радостен!». Когда он тянул штору, чтобы показать собравшимся пресветлый лик царя царей, никому не разрешалось делать даже малейший жест. Люди должны были опустить глаза к земле и низко поклониться.

Человек, допущенный Артагерсом лицезреть Дария, получив разрешение, завязывал белым платком рот, чтобы его дыхание не осквернило царское величество, а приблизившись, должен был упасть ниц и оставаться в таком положении до тех пор, пока царь не прикажет ему встать. В зависимости от своего ранга, он оставался стоять или получал разрешение сесть на пол ападаны, на мягкие дифр, обшитый золотой парчой, или даже рядом с Дарием, если имел перед ним большие заслуги. Затем, пожелав счастья и многая лета повелителю персов, он припадал к его руке, кольцу, трону или к полу перед троном и пятился назад.

Только спартанский царь Демарат, так же как и шестеро бывших заговорщиков против лжецаря Гауматы, имел право общаться с Дарием, не закрывая рот повязкой и не падая ниц. Демарат поздравил повелителя персов с Новрузом одним из первых, и теперь скромно стоял за спинами придворных, которые пытались отпихнуть друг друга и пробраться вперед, чтобы царь обратил на них внимание. Лицо спартанца было сумрачным, а думы — невеселыми, хотя радушный прием, оказанный ему Дарием, располагал совсем к другому настроению.

Демарата лишала сна и покоя вражда между ним и его соправителем Клеоменом. Царские распри не шли на пользу Спарте и оказались причиной нескольких крупных военных неудач. Чтобы досадить ненавистному соправителю, Демарат отвел войско от Элевсина, чем оказал большую услугу афинянам. А затем, воспользовавшись походом царя-соперника на Эгину, — Клеомен хотел наказать там сторонников персов — не дал ему захватить заложников. Демарат вполне здраво рассудил, что негоже ссориться с таким сильным правителем, как Дарий, и старался наладить с ним, в противовес заносчивому Клеомену, дружеские отношения.

Он и приехал-то в Сузы только потому, что его пригласил повелитель персов. К сожалению, время для поездки было крайне неудачным. Клеомен вступил в союз с Левтихидом, который был из того же рода, что и Демарат. Он пообещал, что возведет его на престол вместо Демарата. И вот Левтихид, этот сын гиены и осла, по наущению Клеомена, под клятвой обвинил Демарата, утверждая, что тот не сын царя Аристона и поэтому незаконно царствует над спартанцами. Левтихид напомнил суду слова, вырвавшиеся у Аристона, когда слуга сообщил ему весть о рождении первенца. Тогда царь, сочтя по пальцам месяцы со дня женитьбы, поклялся, что это не его сын. Свидетелями Левтихид вызвал тех эфоров [42] Эфоры — в Древней Спарте, а позже и в Афинах выборные должностные лица (всего было 5 эфоров), обладавшие широким и не всегда четко зафиксированным кругом полномочий. , которые заседали тогда в совете вместе с Аристоном и слышали слова царя.

Забурлили страсти, искусно подогреваемые Клеоменом, и в конечном итоге совет принял решение вопросить оракула в Дельфах — Аристонов ли сын Демарат. Из-за приглашения царя Дария поездку делегации в Дельфы удалось отложить на неопределенный срок, но Демарат совершенно не сомневался в том, что Клеомен подкупит дельфийских жрецов и добьется своего. Он очень сожалел, что не в состоянии опередить соправителя, но ничего поделать не мог. Оставалось уповать лишь на судьбу…

— Демарат, а, Демарат! — Кто-то теребил царя Спарты за полу праздничного плаща-палудамента. — Послушай!

Рослый Демарат невольно вздрогнул и посмотрел вниз. На него смотрели большие черные глаза мальчика лет десяти в богатой парчовой одежде, затканной золотом. Это был царевич Хшаяршан; лакедемонянин переиначил его имя на свой лад и звал Ксерксом.

— Что хочет твоя милость? — вежливо спросил Демарат.

Он знал, что Ксеркс — первенец Дария от Атоссы, дочери Кира. А значит, не исключено, что именно Ксеркс после смерти своего отца займет место на престоле персидской империи. Поэтому Демарат, искусный дипломат и большой хитрец, относился к мальчику как к равному, и не только по положению, но и по годам. Ксеркс был очень любознателен, однако, как успел подметить царь Спарты, чересчур изнежен и бесхарактерен.

Конечно, когда Ксеркс станет повелителем персов, то характер ему заменит гонор, но Демарат был уверен, что большого толку с него не будет — мальчик туго соображал и не отличался живостью, столь необходимой выдающемуся военачальнику, а также был слишком самоуверен и тщеславен. Умудренный жизнью и дворцовыми интригами, Демарат играл тонкую игру на этих свойствах характера Ксеркса, поэтому мальчик проникся к спартанцу большим доверием и принимал его слова за чистую монету.