Алексей Витаков - Набег

— Э, нет, мил-человек. Давай-ка мы подстелем под тебя. Ты говорить-то будешь али как?

— Недоля, да откуда ж ты взялась? — Лагута впервые за все это время произнес фразу. Да и то сам уже понял, что корявей не придумаешь… Для начала бы поблагодарить.

— Так я ж, казачок, местная. Отсюда и взялась. Как тебя нашла?

— Угу.

— Так Башкирцевых завсегда найти просто. Где всего шумнее да где-кась один супротив десятерых, там они и есть.

— А чё ты так моего батю-то часто вспоминаешь?

— Хм. Чего вспоминаю? — Недоля посмотрела куда-то в глубь лесной чащобы. — А как такого забудешь. Гуляя забыть не можно. Уж пробовала так и эдак, ан не выходит.

— Тимофей Степаныч рассказывал, как батя один супротив татарской сотни выскакивал. А те наутек… Нешто правда?

— Такой супротив тысячи выскочит. Ему хоть бы сам диавол со всем своим воинством… Только забава одна. А уж начнет смеяться, то не остановишь. Бывалочи, по четыре часа кряду без продыху. От его смеха всё село уже стонет, потому как смеяться уже невмоготу. А он всё, кобель, заливается.

— Спрашивал у казаков не раз, как батя погиб. А они отворачиваются. Може, ты знаешь, Недоля!

— Было б другое время, не сказала. А сейчас, наверно, и скажу. За его голову сам султан кувшин золотых монет обещал любому. Да татары так злы были, что султану не отдали, а сами решили поквитаться с Гуляем. Шибко он им насолил. Да скольких на тот свет отправил — сказать вообще не можно. Матери татарские своих детей его именем пугали. Ты давай поворачивайся. Огонь уже готов. Сейчас лечить тебя будем.

— Не… сначала про батю! — Лагута взмолился.

— Крымцы тогда большой набег затеяли. Тебе год и был-то всего. Вас с матерью Гуляй за Воронеж отправил с другими излегощинцами. А я не пошла. Решила, что при ём буду. Ну а как завертелось кровавой каруселью все. Поди разбери, где свой, где чужой. Гуляй как пройдет с саблей, так цела улица лежит. Как с пикой проскачет, хоть хоромы Кощеевы городи. Ни пуля его не берет, ни стрела, ни клинок. Он уже третьего коня поменял, а всё ни по чем. Я-то смотрю с колокольни, вижу все. В пылу боя не почуял, как под ним Сигнал коленковский захромал. Да он и так хромый был. Михась Коленко не раз жаловался. В общем, конь пал да придавил Гуляя. Сильно придавил. Ну, тут татары и поналетели. Тьма целая. А я с колокольни смотрю. Бросилась бы вниз, да понимаю, что проку не будет. Шевельнулась тогда мысль у меня в голове: мол, не будет Гуляя, значит, сынку его пригожусь. Вот и не бросилась. А его сердешного к четырем лошадям привязали за руки да за ноги. Вот как! А потом что осталось, а еще живой был, насадили на кол и давай стрелами бить, собаки! — Старуха закашлялась. Прикусила ворот кафтана.

— Давай, Недоля. Все стерплю. Мне надо вернуться скорее в Песковатое!

— Лежи смирно. Орать — ори сколь влезет! Только на меня не кидайся. Стрелка-то подвышла заметно. Ну мы ее сейчас, окаянную, за ушко да на солнышко! Теперь вот еще подыши глубоко. — Старуха поднесла к носу Лагуты пучок дымящейся травы.

Очнулся Лагута Башкирцев от того, что Звенец мягко касался его лица своими большими губами. Солнце клонилось к закату. Он окликнул Недолю. Но той нигде не было. Сколько он спал и спал ли вообще? Или провалялся в забытьи? Ответить на этот вопрос молодой казак не мог. Только запомнил слова, услышанные сквозь плотную вату бессознательного тумана: «Иди до Петушьего бубня. Потом по бубню до Белого камня. От камня пойдет вниз овраг. По нему спустишься и окажешься аккурат с левого крыла крепости».

Он влез на спину коня и тронул поводья. Нога почти не болела. Только горячий шар размером с кулак в том месте, куда угодила татарская стрела. До Петушьего бубня прилично. А там еще и еще. Путь, который обрисовала Недоля, займет немало времени. Но это надежная обходная дорога. Значит, с правой стороны крепости и с тыла засели татары. Зачем же они волочили бревна? Лагута сам тут же отмахнулся от этих вопросов. Ему нужно доставить мушкеты в детинец. И ничего боле. От того, как он справится с этим, зависит быть или не быть победе, жизнь или смерть родных людей. А для чего татары волочут бревна, то не его слабого ума дело. На это есть атаман Тимофей Степанович Кобелев. Есть есаул Терентий Осипов. Есть пищальник Гмыза. Но нет уже дядьки Пахома. И где-то запропастился Инышка.

Глубоко за полночь под самыми воротами крепости три раза ухнул филин. Потом через паузу два. Это был условный сигнал. Правая часть ворот с легким скрипом медленно отплыла, образуя проем, в который мог проехать всадник на лошади.

— Лагута, ты, че ль?! Матерь-Богородица! — Гмыза помог казаку спустится на землю. А потом уж лобызал и прижимал к груди, не стесняясь слёз и всхлипываний.

— Мубарек, ты все видел сам. Утром возобновим осаду. — Джанибек сидел перед чашкой с кумысом, скрестив ноги.

— Да, хан.

— Два плота стоят вверху по течению. Начнем с них. Горящей стрелой дадим сигнал, чтобы с той стороны накатом спускали в пруд плоты. Янычар с мушкетами на гору. И пусть палят без остановки. Мы выкурим Кобелева со всеми потрохами. Они выиграли у нас еще сутки. Как, скажи мне, Мубарек, казачий атаман чувствует, что нужно делать? Ты видел какими сегодня пришли мои воины и янычары? Мало того что они пришли уже на закате, так их еще трясет от страха, словно зайцев перед гончей. Ничего. Завтра все нужно исправить. Даст Аллах, мы еще ударим в спину московскому царю и сожжем их столицу.

— Идти придется без припасов. Наверняка казаки по этому пути сожгли все амбары и сеновалы.

— Значит, мы пойдем меньшим числом. А остальных оставим здесь, чтобы выжигали все до земли и посыпали солью!

— Хан. — Мубарек кашлянул в кулак.

— Что?

— Там сегодня, с правой стороны крепости, стреляли.

— Много потерь?

— Нет. Стреляли всего два раза. В лошадь, перетаскивавшую бревна, и в человека. Оба случая смертельных.

— И что дальше? Если дело только в этом… — Джанибек скривился.

— Нет, почтенный. Воины погнались за стрелком, который бросил оружие там, где стрелял. Ружья оказались турецкими. То есть я хочу сказать, что тех янычар, которые должны были оказаться сегодня в нашем лагере.

— Я знаю, что казаки Кобелева сделали засаду. Убили четырнадцать янычар. Ты спрашиваешь меня о наших потерях?

— Нет. На самой опушке леса стрелка ранили стрелой в ногу. А дальше перед воинами вырос злой дух в виде седой и босоногой старухи с посохом.

— Стрелок?

— Стрелок исчез. На его месте оказалась эта старуха. Воины в таком ужасе, что, похоже, несут совсем несуразное.

— Что именно?

— Они утверждают, хан, что у этой старухи синие губы и очень длинные седые волосы.

— Как? Ты не ошибся, Мубарек?