Дарья Плещеева - Батареи Магнусхольма

— Но я хотел угостить вас коньяком.

Лабрюйер удивился — до чего же жалобно прозвучал его голос. Он вовсе не желал вкладывать в простые слова такой трагический смысл.

— А что мешает вам угостить меня коньяком в другой раз? Я не собираюсь уезжать — пусть лучше уезжает эта злобная птичка! Мы еще поедем вместе в зверинец… и я закажу вам карточки… Придержите поля!..

Фрау Берта повернулась к Лабрюйеру спиной, он увидел белую шейку под высоко подобранными волосами. Снова уловил аромат персидской сирени…

И ведь никаких иллюзий он не питал! Артисточка — вроде Валентины Селецкой, но не такая трепетная, не такая хрупкая. Тоже ищет мужчину, однако Селецкая была нежна и пассивна, нужный мужчина пришел — она ему отдалась, когда он оказался свободен — даже не попыталась за него бороться. Эта же готовилась к решительным сражениям. Эта, кажется, была бесстрашна…

Она ушла… нет, исчезла, оставив аромат, оставив повисшие в воздухе несказанные слова. Лабрюйер опустился на стул. Надо же, подумал он, совсем неожиданный сюрприз, подарок судьбы! Ввязался в дело о дохлой собаке — а оно вот как обернулось. Возможно, фрау Берта и права…

Некоторое время спустя явились Каролина и Пича. Каролина сразу взяла «Атом» и пошла проявлять пленку, а Пича радостно рассказал во всех подробностях, как шел за двумя топтунами и как исхитрился сделать кадры. Парня нужно было наградить.

— Мы скоро поедем в зоологический сад, — сказал Лабрюйер. — По такому случаю в школу не пойдешь, будешь помогать мне и фрау Каролине. А здесь останется Ян.

Радость была неимоверная.

Лабрюйер невольно вспомнил себя в Пичином возрасте. Рижане тогда и не помышляли о зоологическом саде. Выпросить у родителей пару копеек, чтобы побывать в передвижном зверинце, посмотреть на престарелого льва, слепого медведя, мартышек и козла с неимоверно закрученными рогами, уже было праздником.

Потом Каролина вынесла три карточки.

— Вот они, ваши топтуны. Петька у нас молодец. Узнаете?

— Да, этот — Пуйка. А насчет второго я спрошу у своих.

— Хорошо бы изловить Пуйку и допросить с пристрастием.

— Давайте карточки. Я их найду.

— Забирайте. И помогите мне — я выполнила заказ, нужно разложить товар по конвертам и надписать их.

Они взялись за работу, сверяясь с конторской книгой. Ян остался в салоне, Пичу отправили учить уроки.

— Птичка скачет весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий… — напевал Лабрюйер, раскладывая карточки по стопкам.

— Что это вы, душка? — удивилась Каролина.

— Да вот думаю об одной птичке.

— О птичках, — поправила Каролина. — Раз уж мы нанялись фотографировать голубей в зверинце.

— Те — пернатые… А вот есть одна птичка без перьев… Вот она-то мне и не дает покоя, — признался Лабрюйер.

— Не та ли рыжая дама, которая просидела с вами чуть ли не два часа?

В голосе Каролины было какое-то ядовитое любопытство.

— Нет, не она. Это… впрочем, неважно.

Ему не хотелось рассказывать Каролине о следствии по случаю собачьей смерти. Не для того его поставили хозяином фотографического заведения, имеющего загадочные цели, не для того содержат, как богатого рижского бюргера, чтобы он отвлекался на сыскную деятельность.

— Это чье-то прозвище? — спросила Каролина.

— Откуда вы знаете?

— Ремесло у меня такое — знать…

Лабрюйер постоянно забывал, что комическая эмансипэ, читающая тайком Бальмонта, — сотрудница весьма серьезной службы. Вот и сейчас — вспомнил и удивился.

— Да, прозвище, — подтвердил он.

— Где вы его слышали? И почему вы его услышали?

Лабрюйер и о другом забывал: что он — ходячая декорация, манекен респектабельного вида, а настоящая хозяйка заведения — как раз Каролина. И она имеет право задавать вопросы.

— Птичкой называют одну цирковую артистку. Кто называет — не знаю. Мой информатор того человека не разглядел.

— У вас в цирке информатор? Как это понимать?

— Я же туда относил контрольки, встретил знакомых, потом опять туда по старой памяти забрел, разговорился со служителями… — и тут на Лабрюйера накатило. — А что мне еще прикажете делать?! Я тут сижу без всяких поручений, трачу казенные деньги, говорю комплименты старым дурам и делаю пальцами козу рыдающим младенцам! По-моему, я имею полное право ходить хоть в цирк, хоть в варьете! И даже скорее в цирк — я тут глупею на глазах, и это для меня теперь — самое подходящее развлечение!

— Птичка, говорите?

— Да, птичка, курица, индюшка! Кстати, об индюшках — я же еще не обедал! Мои обеды в дорогих ресторанах входят в круг моих служебных обязанностей!

— Александр Иванович, перестаньте… — Каролина поморщилась. — Цирк — это мысль… Когда вы снова туда собираетесь?

— Сегодня вечером! — выпалил Лабрюйер. Ему действительно захотелось увидеть фрау Берту в шляпе из живых, хлопающих крыльями голубей.

— Узнайте, кого там называют птичкой. И, главное, кто и на каком языке ее так называет.

Судя по тону, вопрос был не пустяковый.

— Ее зовут Марья Скворцова, отсюда и прозвище. Называли по-русски… — Лабрюйер задумался, вспоминая. — Но, кажется, ее и по-немецки так зовут… кажется… Фогельхен…

— Откуда эта Марья Скворцова взялась?

— Откуда берутся цирковые артисты? Приехала! И снимает квартиру на Ключевой улице.

— Так, хорошо. Вам она зачем понадобилась? Если вы адрес узнавали?

— Да просто хорошенькая девица. Что я — обречен всю жизнь теперь созерцать лишь ваш дивный профиль? — возмутился Лабрюйер.

Каролина рассмеялась.

— Вы там других прозвищ не слыхали? — спросила она. — Не называли ли кого Щеголем? Или Атлетом? Или Бычком?

Тут-то Лабрюйер и задумался.

— Называть там кого-то особо Атлетом нелепо — они все атлеты. Про Щеголя — не знаю, не слыхал. Бычок — тоже отменное имя для борца, который впридачу жонглирует двухпудовыми гирями. У них шеи — как…

Он хотел сказать «как моя ляжка», но постеснялся — все-таки говорил с девицей, хотя и мечтавшей о страстях в духе поэта Бальмонта. Так у Бальмонта, поди, всякие уста, перси и пальчики, а не ляжки…

— Цирк… — пробормотала Каролина. — Самое простое приходит в голову последним… Надо же — цирк! Послушайте, мне нужен билет на представление. Два билета. Я пойду с Яном.

— Это несложно.

Лабрюйер хотел спросить, что Каролина надеется увидеть на манеже, но воздержался.

Если в Риге завели фотографическое ателье, вложив в него немалые деньги, то не для того же, чтобы зарабатывать деньги на картинках. Был какой-то неведомый Лабрюйеру смысл в том, что на Александровской улице торчало в «Рижской фотографии господина Лабрюйера» страшилище в вороном парике. И вот сейчас этот смысл стал проявляться — словно первые тени будущего портрета на фотографической бумаге.