Дарья Плещеева - Батареи Магнусхольма

— Он забросил службу и все время старался проводить с этой тварью. Что угодно мог услышать!

— Портфеля нет?

— Еще нет…

Адамсон лежал вниз лицом. Теперь уже можно было вытащить его за ноги. Можно… но нельзя!..

— Ты решил разобрать всю поленницу? — спросил Барсук. — Угомонись.

Лабрюйер не ответил.

Вскоре ему удалось повернуть тело набок и самому протиснуться в щель.

— Акимыч, я подниму за плечи, ты подхватывай под колени, — сказал Лабрюйер.

Барсук был крупный сильный мужчина. Лабрюйер — ростом пониже, но тоже не слаб. Они вынули тело из полуразваленной сверху поленницы и уложили на жухлую траву.

— Царствие небесное… — прошептал Барсук. — Теперь ищем портфель.

— Сволочи, — ответил Лабрюйер.

Красницкий с помощником избавили Адамсона от верхней одежды и от кителя. Никаких документов, позволяющих его опознать, не оставили. Они, естественно, понимали, что опознание — дело двух-трех дней. Но оттягивали тот момент, когда на них ополчится рижская полиция.

— Китель в гостинице, — поняв Лабрюйера по единому слову, сказал Барсук. — Но найти его там полиция уже не успеет…

И тут Лабрюйер услышал свист.

Ночью много кто может свистеть — кавалер, выманивая барышню на свидание; вот, подающий знак товарищам; полицейский агент, выслеживающий вора…

Но мелодия была такая, что Лабрюйер ахнул

— Мы шествуем величаво, ем величаво, ем величаво, два Аякса два, да два Аякса два… — вот каким словам соответствовала эта чересчур хорошо знакомая мелодия.

— Енисеев… — без голоса произнес Лабрюйер.

Так вот кто прибыл из Питера и тайно навещал фотографическое заведение!

Лабрюйер понял, что сейчас сам совершит убийство — и не хуже агентов «Эвиденцбюро».

Свист доносился со стороны Александровской. До Александровской — два шага. Он сорвался и побежал.

Он хотел высказать Аяксу Саламинскому все, что думает о людях, способных сделать из сослуживца циркового клоуна, втравить его в дурацкие истории, от души веселиться, глядя на его ошибки.

Но Енисеева на Александровской не было. Шагал, насвистывая, какой-то другой человек, ростом — пониже, в плечах — поуже. Совсем другой силуэт, совсем другая походка…

Лабрюйера было уже не остановить. Все беспокойство этой ночи, скопившись, требовало телесного выплеска, возни с поленницей, оказалось, было мало.

Он пробежал еще несколько шагов и узнал Хоря.

Тот шагал широко, размашисто, как-то совсем радостно шагал — мог себе позволить правильную мужскую походку после страданий в осточертевшей юбке.

Лабрюйер зажмурился, помотал головой, открыл глаза — прямо на него действительно шел не Аякс Саламинский, не этот треклятый жандарм, а совсем другой человек — которого, кстати, тоже порой хотелось удавить.

— Что вы такое свистели? — напустился на Хоря Лабрюйер. — Где вы это взяли?!

— Из «Прекрасной Елены». Люблю Оффенбаха, — ответил удивленный Хорь. — Мы в капустнике изображали «Процессию царей Эллады», смеху было! Я был царь Ахилл — «Я царь Ахилл, бесподобен, хил, бесподобен!..» Мне нарочно пузо из двух подушек подвязали. А мелодия прицепилась — спасу нет. Под нее ходить хорошо, как-то ходьбе соответствует…

До Лабрюйера не сразу дошло, что «Прекрасная Елена» — не собственность господина антрепренера Кокшарова, и поставить куски оперетты может каждый, кому не лень.

— Вы зря бегали, — сказал он. — Мы с Барсуком нашли Адамсона, царствие ему небесное.

— Черт возьми…

— Где Янтовский?

— Он обратно побежал — к воротам. Хочет посмотреть, кто придет в гостиницу. Ведь непонятно, куда делась Красницкая. Может, она вместе с мужчинами пошла выносить тело.

— И с превеликой радостью! — вдруг выкрикнул Лабрюйер.

— Где тело?

— Лежало у собора, за поленницей. Я с этой поленницей как-то уже имел дело… Идем. Там Барсук ждет. Ох, и сторож… про него-то мы сгоряча и забыли…где тут ближайший полицейский пост?..

Видимо, сторож, при всей своей массивности, имел слабое сердце. Пробудить его от эфирного опьянения не удалось, как ни бились.

— Два тела, — сказал, поднимаясь с колен, Барсук. — Расхлебывать эту кашу придется тебе, Леопард. Нам с Хорем мельтешить и попадаться в полицейские отчеты незачем.

— Надо придумать версию — как тело попало к собору и откуда у собора взялся Леопард, — добавил Хорь.

— Ничего не надо. Нас никто не видел. Просто пойдем отсюда прочь, — решил Лабрюйер. — Утром найдут трупы… а там будет видно…

Он посмотрел вниз. У его ног лежал Адамсон. Лицо было совсем жалкое, ободранное о дрова. Его нельзя было оставлять — но единственным способом поквитаться за него было правильное отступление. Ни к чему, чтобы вечерние газеты вышли с новостью: тело военного инженера откопал бывший полицейский!

— Нужно будет телефонировать вашему Линдеру, — напомнил Хорь.

— Сам знаю.

Они на всякий случай сделали крюк и шли поодиночке. Вроде никто за ними не увязался.

Янтовского они обнаружили у ворот гостиницы. Он уже начал беспокоиться.

— Ну что?!

— Два тела. Адамсон и церковный сторож. Возвращайся скорее в гостиницу, — сказал Лабрюйер. — Как бы Красницкий с приятелем, избавившись от тела, о тебе не вспомнили. А ты должен лежать в своем номере, пьяный в зюзю.

— Красницкий вернулся один и сам задвинул засов. Куда же девался второй злодей? И куда девалась дама? Есть домыслы? — спросил Янтовский.

— Возможно, в цирк. Артисты часто там ночуют, — ответил ему Лабрюйер. — Может, он и китель с портфелем туда унес.

— Мы узнавали — цирковые ворота ночью на запоре, забор высоченный, выход для публики заперт, служебный — тоже, третьего хода не обнаружили, — возразил Хорь.

— Он есть, — с особым ехидством сказал Лабрюйер. — Там имеется лестница, которую, наверно, замышляли как пожарную. Она завалена всяким хламом, но по ней можно добраться до окошка, через окошко вылезть на крышу пристройки, оттуда — на другую крышу, что примыкает уже к забору. Если к брандмауэру в том месте, где он соприкасается с крышей, привязать прочную веревку, то и вылезть, и влезть обратно для циркового артиста — несложная задачка.

— Так это что же? — спросил Хорь. — Следовало по ночам караулить ворота? Леопард!

— Я сам это узнал совсем недавно, — буркнул Лабрюйер.

— Вы, похоже, еще много чего узнали!

— Ремесло у меня такое.

— Господин Гроссмайстер, я могу быть свободен? — прервал зародившийся спор Янтовский.

— В самом деле, ступай. Тебе придется вернуться через ресторан, но там уже заступил на пост ночной портье. Он не знает, когда и как ты уходил. И по возможности узнай, где госпожа Красницкая, — попросил Лабрюйер.

— Я завтра выезжаю из гостиницы.

— Так можешь на прощание задать прислуге кучу вопросов. Если Красницкой о них и узнает — все равно до тебя уже не доберется. С Линдером я сам поговорю.