Габриель Ферри - Обитатель лесов

— Граф Медиана, — начал Фабиан, желая сделать последнюю попытку, — через пять минут кинжал не будет более бросать тень.

— О прошлом мне нечего сказать, — отвечал дон Антонио, — мне остается только заняться будущим моего имени. Не поймите только ложно мои слова, не придавайте им иного смысла, в каком бы виде передо мною ни явилась смерть, она не имеет ничего устрашающего для меня!

— Я слушаю, — сказал кротко Фабиан.

— Вы еще очень молоды, Фабиан, — продолжал Медиана, — тем дольше кровь, которую вы прольете, будет тяготеть над вашей совестью.

Страх овладел Фабианом.

— Размыслите, Фабиан, хорошенько, я требую от вас не прощения, а забвения случившегося; от вас, как от сына, усыновленного мной, зависело бы сделаться наследником княжеского дома. После моей смерти эти титулы будут только пустым звуком.

При этих словах смертная бледность покрыла чело юноши. Подавляя пробуждающиеся в глубине души соблазны гордости, Фабиан еще тверже сжал губы.

— О, Медиана, зачем убили вы мою мать? — воскликнул он, закрывая лицо обеими руками.

Потом, взглянув на кинжал, торчавший в песке, юноша прибавил торжественно:

— Герцог Армада, тень кинжала исчезла!

Дон Антонио невольно вздрогнул. Не вспомнил ли он пророческую угрозу, произнесенную за двадцать лет перед тем графинею Медиана?

«Быть может, — говорила она ему, — Господь, которого вы теперь оскорбляете, приведет вам найти в глуши пустыни, куда не заходила нога человеческая, обвинителя, свидетеля, судью и палача».

Обвинитель, свидетель и судья — все были налицо. Но кому быть палачом?

Однако ужасному пророчеству суждено было исполниться слово в слово.

Шум от треска ветвей заставил присутствующих оглянуться. Вдруг из-за близ стоявших деревьев вышел человек в мокрой и покрытой илом одежде.

То был Кучильо.

Злодей шел к ним с дерзостью, достойной удивления, немного прихрамывая при этом.

Никто не был удивлен его появлением, ибо все были заняты другими мыслями.

— Сеньор Эстеван, сеньор Тибурцио, я — ваш покорный слуга.

Глубокое молчание последовало за этими словами Кучильо. Он хорошо понимал, что брал на себя роль зайца, ищущего убежища у гончих собак. Но он все-таки старался оправдать себя дерзостью.

Канадец взглянул на Фабиана, как бы спрашивая О причине такого дерзкого поведения незнакомца.

— Это Кучильо, — сказал Фабиан, отвечая на немой вопрос канадца.

— Кучильо, ваш недостойный слуга, бывший свидетель ваших храбрых деяний.

«Мое присутствие им вовсе не так приятно, как я полагал», — подумал Кучильо.

— Вы заняты, как я вижу, и я, может быть, делаю нескромно, вторгаясь сюда; поэтому я удаляюсь. Бывают мгновения, когда нам неприятно, если нам мешают, я знаю это по опыту, — лепетал он.

При этих словах Кучильо сделал вид, будто намеревался еще раз пройти через зеленую загородь роковой долины, но грубый голос канадца остановил его.

— Если вы дорожите спасением вашей души, то останьтесь здесь, сеньор Кучильо, — приказал ему охотник.

«Я им нужен, — подумал про себя Кучильо. — Выходит, лучше поделиться с ними, чем не получить ничего; но эта долина, право, заколдованная».

— Вы позволите, почтенный канадец? — сказал он, обращаясь к Розбуа.

Потом, притворяясь пораженным при виде своего предводителя, он прибавил:

— Я должен…

Повелительный взор Фабиана не дал ему окончить вопроса.

— Молчать, — сказал он, — не нарушайте последних мыслей христианина, готовящегося к смерти!

Мы уже сказали, что воткнутый в землю кинжал не бросал тени.

— Граф Медиана, — прибавил Фабиан, — я вас спрашиваю еще раз во имя титула, нам обоим принадлежащего, во имя чести вашей, во имя вечного блаженства вашей души: виновны ли вы в умерщвлении моей матери?

На этот последний вопрос дон Антонио отвечал с твердостью:

— Я могу только повторить: право судить меня я признаю только за лицами, равными мне.

— Господь видит и слышит меня! — произнес Фабиан и с этими словами отвел Кучильо в сторону. — Торжественный приговор произнесен над этим человеком, и он признан заслуживающим смерти, — сказал он ему. — Мы возлагаем на вас обязанность палача. Сокровища этой долины будут вам вознаграждением за исполнение этой ужасной обязанности.

— Я горжусь тем, что вы цените мои таланты достойным образом. Вы говорите, что золото, находящееся в этой долине, принадлежит мне?

— Все до последней пылинки.

— Карамба! [10] Испанское восклицание: фу, черт возьми! Несмотря на щекотливость моей совести, я должен сознаться, что это хорошее вознаграждение, поэтому я не стану больше торговаться, и если бы вы пожелали от меня еще какой-нибудь другой небольшой услуги, то не стесняйтесь.

Сказанное нами выше объясняет неожиданное появление Кучильо. Разбойник скрывался в воде ближайшего озера, откуда выполз в то время, когда происходила последняя сцена этого рассказа.

Встреча с Барайя и Ороче на горе навела его на прежнюю мысль — присоединиться к победителям. Осмысливая все, он видел ясно, что дело приняло лучший оборот, нежели он ожидал. Тем не менее он не умерял в своих глазах опасности, которой подвергался, делаясь палачом человека, знающего все его преступления; этот обвиненный мог одним словом подвергнуть его строгому и неумолимому суду по закону пустыни. Он понял, что должен прежде всего обмануть дона Антонио, чтобы таким образом заставить его молчать, а потом уже заслужить обещанное вознаграждение. И в самом деле, он нашел возможность шепнуть приговоренному к смерти:

— Не бойтесь… я за вас!

Зрители этой ужасной сцены соблюдали глубокое молчание. Фабиан опустил голову; лицо его было так же бледно, как и у того, над кем он вершил суд.

Розбуа с нарочитым бесстрастием наблюдал за происходящим. Хозе, напротив, старался скрыть чувство удовлетворенной мести. Он хранил, подобно двум своим товарищам, глубокое молчание.

Один только Кучильо едва сдерживал свою радость. Он был готов пожертвовать всем на свете, взять на себя любые грехи, не говоря уже о предстоящем убийстве, лишь бы завладеть сказочными богатствами долины.

— Карамба! — сказал он про себя, взяв из рук Хозе свой карабин и успокаивая в то же время дона Антонио доверительным жестом.

«Вот случай, который самого арипского алькада заставил бы лопнуть от злости, ибо ему пришлось бы воздать мне прощение, — посмеивался он втайне. — Я безнаказанно избавлюсь от врага благодаря чужой воле и руке провидения».

Он подошел к дону Антонио. Бледный, с блестящими от возбуждения глазами стоял испанец, не двигаясь с места. Он так и не понял, будет ли Кучильо его спасителем или палачом, не сумел разгадать подлую душонку этого артиста.