Петр Петров - Борель. Золото [сборник]

— На фактории Дудинке или на Яновом Стане.

— А что там?

— В этих местах главные рыбные промыслы… Туда же можно стянуть пушнину и золото… — Сотников заметил, что на серо-клетчатые брюки гостя упал пепел от сигары, и поспешил смахнуть его.

— Вы там вели дело?

— Нет, я имел свой крупный прииск, который разграбили большевики.

Стимменс положил коричневый кожаный портсигар и, не глядя на спутника, спросил:

— Сколько потребуется средств на годовой оборот и содержание нужных нам людей?

Лицо Сотникова вытянулось, а подбородок врезался и раздвоился на воротнике защитного френча. Он торопливо выдернул из кармана записную книжку и развернул ее. С желто-глянцевых листов глянула тонкой паутиной самодельная карта Африкана Сотникова. Холодные глаза Стимменеа расширились, пробегая по мудреным извивам, пересекающимся черными горошинами кружочков. Горошины указывали месторасположение становищ кочевников, факторий, пастбищ и песков золотых месторождений. Широкая ладонь Сотникова плотно легла на карту. И лорд Стимменс понял мечту бывшего русского капиталиста. Этот знак он понял как символ. Наложить крепкую лапу на азиатский север — да ведь это мечта всех Стимменсов и Сотникавых в мировом масштабе. Стимменс, владелец миллионных предприятий в Европе, не хуже чумазого Африкана Сотникова понимал, что в дряхлеющий организм «цивилизованного мира» нужно скорее и как можно больше вливать свежей горячей крови. А главное, здесь безнаказанно лезли в карман умопомрачительные проценты.

Костлявые пальцы с перстнями запрыгали по кружочкам, золотые зубы выстукивали дробь.

— Здесь нужно иметь своих людей? — лорд дрожал, как игрок у рулетки, — На первое время человек тридцать…

— Дай схему, мистер Сотников. — Стимменс затоптал окурок сигары и, вопреки обычаю, закурил вторую. Африкана влекла пленительная мысль. Он, как сибирский конь, не знал удержу.

— Это, лорд, новая Америка… Подумайте, какие Чикаго можно выбухать здесь в один год, если отрезать край вот поселе. — Толстый палец визгливо черкнул по глянцу. — Здесь линия Великого Сибирского пути — железная дорога.

Омертвелое лицо лорда впервые ожило. Он молча закивал цилиндром и что-то записал в блокнот.

…Ночь была длинная, как песня юрака. В эту ночь от внешнего борта «Вильгелъмины», тихо всплеснув, отплыла невидимая лодка. На воде тенью скользнула сутулая крупная фигура человека и быстро канула в непроглядную бездну. В этот же миг по освещенной полосе палубы проползла вторая тень в высоком цилиндре. Тень исчезла за дверями каюты.

…Наглухо крытые дворы рыбопромышленников, склады пушников, фактории и бараки старателей крепко сцепились для отражения снежных забоев. Крепкий запах рыбы и зверьего мяса чувствуется даже тогда, когда необузданные вьюги тундры наметывают заструги выше строений, а от северной температуры лопаются градусники.

Тряские годы не миновали тундры. Может быть, потому обитатели Дудинки не узнали в Копитоне Войлокове Африкана Сотникова, былого северного волка. Официальные документы указывали, что оный гражданин происходит из крестьян Виленской губернии. В мировую же войну попал в плен к германцам как рядовой русской армии, а после войны перебрался в Англию, откуда и вернулся на родину. И этого на первый случай было достаточно, чтобы власти Севера поверили в благие намерения нового нэпмана, принявшегося за постройку невиданных в здешних местах складов и щедро расплачивающегося с рабочими и охотниками.

Ефграф Сунцов тогда работал приемщиком пушнины в фактории Госторга. С Африканом Сотниковым они встретились неожиданно. Пять лет со дня разлуки внешне изменили обоих.

Леденящие метели смертельно дышали на тундру, с оцепенелых деревьев падала гибнущая птица. К чумам эвенков, к жильям белых пришельцев тянулись голодные табуны оленей. Животные стучали о стены ветвистыми рогами и падали от стужи. Пришлые люди дни и ночи не выходили на воздух, греясь около раскаленных железных печей. От безделья некоторые из них спали целыми сутками, некоторые запивали северную жуть заранее припрятанным спиртом, некоторые до одурения пересчитывали предстоящие барыши, дулись в карты.

— Здравствуй, Африкан Федотович!

Сунцов через голову стянул пушистый олений сакуй и шумно сел на обрубок около гудящей железки. Одинарные окна, пестрящие брюшиной, певуче звенели от жгучего ветра. За тонкой стеной хриплый голос запевал:

Пьяные глотки сипло подголашивали вьюгам:

Зрачки Сотникова иглами впились в лицо Сунцова. Он отшагнул назад и с разбегу сжал гостя в медвежьей охапке.

— Жив, Евграф Иванович!

— Как видишь.

Под спиртными парами старые приятели поделили тундру. В торжественных заклятиях Сунцову был поведан план лорда Стимменса. А под утро, когда окна барака запечатало сугробами, Африкан Сотников бессвязно и невнятно тянул:

— Боровое… Родная кровь… У-у-у… разбой… Поезжай, Евграф, немедля… Тебе поручается бо-ольшое дело.

Агент по заготовкам быстро шагал по квартире; он один занимал верх большого покосившегося дома, который когда-то принадлежал такому же солидному человеку, как и он, Чеклаев. Теперь этот дом национализирован, но Чеклаев думал и верил, что сейчас он опять может принадлежать старому хозяину: ведь нэп…

Чеклаев подошел к столу и в сотый раз начал перебирать пучки синеватых шкурок с черноватыми и сизыми хвостиками. Шкурки нежно похрустывали под пальцами. Подбирая стандарт, он каждую из шкурок подносил близко к глазам.

С улицы послышался сначала глухой шорох, а затем явственный топот. Пристывший сверху ледок звенел под копытами лошади, и металлическое цоканье вместе с лаем пробудившихся собак заухало в тишину мартовской гулкой ночи.

В парадную дверь стучали настойчиво и долго.

— С белкой! — сказал Чеклаев и пошел открывать. Но он ошибся. В дверях в легкой козьей дохе и в беличьей шапке стоял незнакомый на первый взгляд человек, а у калитки била землю копытом лошадь.

— Не узнал, Проня? — сказал приезжий хриплым голосом.

— А! Евграф Иванович… Узнал. Проходите! Проходите!

— Ну, как живешь, Проня? Бельчонку скупаешь! Доброе дело!

Гость снял доху и начал переобувать валенки, не дожидаясь ответа хозяина.

— Ноги немного пристыли, черт их побери!

— Бедному человеку негде взять, — искоса глянул Чеклаев на гостя.

— Влетишь ты с ней, Пронька, брось это занятие!

Чеклаев по привычке прошелся по комнате.