Петр Петров - Борель. Золото [сборник]

«Неужели я хуже других? Неужели не осилю учебы, не перешагну в настоящую жизнь?»

Яснее и глубже осмысливал он и целеустремленность ведущей силы рудника — шахтеров, за несколько месяцев трудом и волей сделавших чудеса. Смешными и противными казались теперь разгулы заматерелых бродяг-старателей, отживающие нравы которых еще недавно воспринимал как своеобразую героику. Больше прежнего думал о Кате. Закрывая глаза, он видел себя то за учебным столом, то в семье вдвоем с ней, здоровой, постоянно кипучей, как горные родники, то брал призы в забоях. Мечтания парня не иссякали.

В конце четвертой недели Костя окреп. Доктор разрешил ему прогулки на воздухе. В первый же день он повидал Катю, Пинаева и сходил в шахту «Соревнование». Молодежь встретила его смехом. Но шутили не зло.

— Одыбал!

— Герой!.. Видно, от нашей спины и стяг отскакивает…

— Ну, ну… Подымайся. Без тебя сухо.

В больницу он вернулся с пылающим ожившим лицом, а темные глаза сверкали победоносно. Переодев халат, он направился в палату к Морозову и Супостату. Раненный в бок ножом, Ларька сильно похудел, был желт, вял и угрюм. Морозову прокололи пах, но тот даже посвежел и раздобрел. От раны осталась лишь тонкая бороздка, покрытая синеватой молодой кожей.

— Хоть бы саданул, как следоват, а то чиркнул шилом, змей, — беззлобно рассказывал он. — Зато и навтыкали им мы, аж спасу нетути. Да если бы они меня оглоблей не окрестили, ни за какие не опрокинули бы нашу стенку. А все Алданец. Я иш-шо с ним ударюсь.

— И все это муторно, — брезгливо скривил губы Костя. — Грязь это, не жизнь, — повторил он слова Кати. — Теперь я никуда отсюда не поеду.

Коровьи простодушные глаза орловца полезли на лоб.

— Как так? Ты ряхнулся, парень!

— Я иду к Бутову в шахту и вам то же советую. Ты мужик не лукавый, только зря к барину тянешься, сам себя на смех выводишь.

Морозов повесил голову, долго и тяжко сопел, раздувая ноздри, а затем сказал:

— Оно, знамо, шахтер жирнее жрет, но только мне плотничать сноровнее. Я, братки, зря с этой шестеркой толкусь, ведь у меня руки золотые.

— Ну и что же, — оживился Костя. — С весны здесь такие постройки начнутся, что тайга закашляет. А ты брось артель. Все эти хлопушины, Алданец и ихние лизоблюды — гнилая картошка, которую не сегодня-завтра выкинут в яму. У Хлопушина в деревне халупа и хозяйствишко, за ним не тянись, а Алданец — навсегда отпетый вор.

У Кости на лбу росными крупинками выступил пот. На него, улыбаясь сухими синими губами, смотрел Супостат, этот таежный беспризорник. Скитальческая жизнь Ларьки была отмечена не одним уже ножевым шрамом, хотя и прожил он всего двадцать лет.

В помещении краевой конторы можно было заблудиться и не приискателю, проживавшему в тайге безвыездно десяток лет. Четырехэтажное розовое здание выгодно выделялось среди окружающих построек и было видно со всех ближайших кварталов. У трех подъездов перефыркивались с автомобилями рослые, крутошеие рысаки. Кучера в длинных собачьих дохах сонливо разминали ноги, обметали снег с лошадей и санок. Огромное здание, пересеченное коридорами, лестницами, закоулками вмещало больше тысячи служащих и рабочих; оно было сложнее любой шахты.

— Какая каша! — Глаза Гурьяна широко открылись на швейцара и Вандаловскую. — Татьяна Александровна, да здесь столько же, как на Улентуе, рабочих.

— Приблизительно да…

В модном длинном платье и с гладкой прической она напоминала Гурьяну артистку, которую встречал где-то на сцене. Вандаловская впереди его поднималась на лестнице, слегка раскачиваясь, высоко подняв голову.

Клыкова в техническом отделе не нашли. Кто-то из работников треста, любопытно рассматривая приезжих, коротко сообщил:

— Инженер Клыков откомандирован в горный институт на академическую работу.

— Скоро! — Гурьян сдвинул густо-смолевые брови. — А где он сейчас?

— Вероятно, наверху или в институте.

— Вам известно, как разрешился вопрос о строительстве на Улентуе? — опросила Вандаловская.

— Передан в инженерную секцию, — спец торопился, отвечал нехотя.

— Значит, провалили?

— Как вам сказать…

Угловатые плечи служащего дернулись, он взялся за телефонную трубку.

Гурьян злобно рванул загремевшую защелкой дверь кабинета управляющего, но его остановил бородач в старомодной длиннополой поддевке…

— Очередь, товарищ!

— Иди-ка ты подальше!

Швейцар растерялся, а Вандаловская усмехнулась. Смелость Гурьяна нравилась ей.

Красный стол плотно огородили посетители, и до улентуйцев очередь дошла только через час. Широкоплечий коротыш-управляющий остановился на них усталыми глазами. Он был немолод, этого не скрывали ни светлый костюм, ни гладко выбритые рыхлые щеки.

— Товарищ Степанов? — спросил Гурьян.

— Он самый… А в чем дело?

Гурьян шагнул к столу.

— Я — Нарыков, директор Улентуя, а это инженер Вандаловская.

— Знаю, знаю. Садитесь. Ты, кажется, и основатель рудника?

— Не основатель, а первый разведчик и шахтер, — поправил Гурьян.

— Ну, это все равно, — Степанов потер ладонями лоб и блекло-серыми глазами рассматривал посетителей. — Слушали мы доклад вашего главного инженера. Что-то вы того… завернули там по-наполеоновски…

— А почему не по-большевистски? — хмуро перебил Гурьян.

Степанов помотал безволосой головой.

— Десять миллионов на один год и почти на основании только одного желания, это, знаете, товарищи, — фантазия.

— И ты срезал сметы? — Гурьян был близок к вспышке, но Степанов мягко положил широкую руку на красное сукно.

— Послушай лучше… Материалы переданы в специальную комиссию. Но, видимо, придется здорово подсократить ваши планы. Разгон большой взяли, а золотом там что-то плохо пахнет. Ты должен согласиться, что целесообразнее забивать средства там, где имеются проверенные месторождения.

Гурьян резко отдернул плечо и взглянул на Вандаловскую, — она дрожащими длинными пальцами вырывала листки из записной книжки.

— Значит, и тебе втерли очки почтенные специалисты? — уже не мог сдержаться. — И что вы твердите! Опросить бы, как эксплуатировался Улентуй. Как у нас разведывали? Какой способ амальгамации? А я скажу, что искали плохо, анализировали еще хуже, и весь рудник строился как попало. Тут, я вижу, Клыков развел дипломатию.

Степанов откинулся на спинку мягкого кресла и махнул рукой просунувшейся в дверь голове. Он был удручен, как человек, который несколько дней назад считал, что один из сложных вопросов уже решен и возвращаться к нему не придется.

— Клыков отстаивал ваши планы здорово. Но он ученый инженер и понимает, что в воздух кол не забьешь… Потому он и осторожен… Иван Михайлович будет писать книгу об улентуйских месторождениях, а вы, прямо скажу, недооценили его как специалиста.