Петр Петров - Борель. Золото [сборник]

— Нет ли чего перекусить? — спросил он, потирая руки.

— Можно бутерброды с икрой… Но скоро ужин… Лучше идите в столовую. — Катя повертелась, вздохнула. Нил и директор поняли, что ей хотелось поговорить об арестованных, чем-то поделиться.

Но Гурьян закрыл столы, забрал свежие газеты и телеграммы и сказал:

— Пойдем ужинать к тебе, Нил.

К следователю, за которым числились Вандаловская и главный механик, Гурьян с Бутовым попали на четвертые сутки. Молодой парень, с колючими серыми глазами, улыбнулся, глядя на сапоги и шаровары приискателей. Они были грязны и слишком необычны для паркетов, тем более, когда Бутов оставил на полу медвежий след подков.

Шахтер внушительно зажал в кулаке дурно разросшуюся бороду и смял нахмуренным взглядом улыбку следователя.

— Что, смешные мы, товарищ?

— Нет, почему же… Я всяких видел, сам чапаевец. И на Волге бурлачил. Курите?

— Тем наипаче…

Бутов выколотил трубку и безжалостно смял в нее дорогую папиросу.

— Скажи, за что сели наши спецы?

Следователь затянулся, отвел глаза, лоб рассекла мелкая бороздка.

— Это по улентуйскому делу?

— Да, — ответил Гурьян.

— Товарищ Нарыков?

Гурьян наклонил голову.

— По ходу нужно было сделать так, товарищ директор, — следователь пощупал глазами Гурьяна. — Есть некоторые данные, что у вас работает группа белобандитов, агентов иностранного капитала.

— Но, но, смешал золото с песком, — перебил Бутов.

— Вы так считаете? Не ошибитесь, товарищи. Вы сами же дали дело перебоевщины, а теперь взята в Москве и жена Антропова.

Но художества не прекращаются… Вопрос ясен. Взрыв котла — очередной маневр классового врага. Убийство Пинаева — тоже. Ваша знаменитая Вандаловская обучалась за границей. Она присутствует при установке агрегатов, делает вид, что живет не в ладах с перебоевщиной, толкает рудоуправление на целый ряд крупных мероприятий, завоевывает авторитет и готовит окончательный развал рудника. Она вступает для этой цели в близкие отношения кое с кем из руководителей.

Бутов рассмеялся и выколотил трубку.

— Расписал ты, как масло по сковородке размазал! — вызывающий смех шахтера озадачил следователя. — Выходит, ты отсюда больше видел, а мы там чудачки с длинными ушами, дорогой товарищ! Но не забывай, что эти чудачки двенадцать лет бились за Улентуй и пятнадцать за советскую власть, что миллионы таких чудаков везут самые тяжелые грузы для постройки социализма. А постановление нашей парторганизации как ты рассматриваешь? Финтиклюшки это?

— Верно, товарищи…

— Веришь, а зачем лягаться? Будто не знаешь, что мы за личные, как ты говоришь, отношения, за бабью юбку Улентуй не продадим. Сплетни надо в сторону.

— А если это не сплетни? Если есть данные, обличающие в участии Вандаловскую и механика Зайцева?

Гурьян грузно оперся на стол руками, как будто готовясь к прыжку.

— Значит, ты веришь им, а не нам? Тогда не их, а нас, меня первого надо поставить к стенке. Я коммунист, директор, один из первых шахтеров рудника. И так понимаю: если такой человек оказался изменником и пособником контрреволюции, то разговаривать с ним нечего… Надо начистоту, или пуля в лоб, или… И знаешь, я никаких страхов не боюсь, могу поручиться головой, что рудник будет первым, если мы доведем перестройку его до конца.

Следователь смотрел в покрывшееся бурым румянцем лицо директора. Он, видимо, вспоминал случай из боевой жизни, из своей практики. Настойчивость шахтеров нравилась ему. «Так можно отстаивать только правду», — думал он, проникаясь уважением к людям, от которых пахло крепкой таежной смолой. Он, прошедший по огненным полям битв, сердцем почувствовал шахтеров.

— Товарищ Нарыков! — Следователь взял Гурьяна за руку. — Ты не обижайся. Пойми… когда с размаху рубишь осот, то нечаянно осекаешь золотые колосья пшеницы… Но я погорячился…

Ты брось… Значит, ты ручаешься?

— Оба ручаемся. — Бутов выпрямился и сверху мигнул следователю. — Нам, чапаевец, на глаза свидетелей не надо. Когда требуется прищемить гниду, так сами стукнем. Тогда и дергай. А за этих скажет весь рудник. Ты не забывай, что тысячонки три шахтеров и восемь сотен партийцев зря брякать языками не будут.

— Чувствую, шахтер. Однако ты сильный!

— Да ничего… Попадется белая кикимора — не вырвется.

И все трое рассмеялись. Глаза следователя уже не кололи.

На моложавом его немного бледном и сухом лице расправились складки мелких морщинок. Он нажал кулаком на стол.

— Скажу откровенно, что Вандаловская и Зайцев взяты по доносу. Но Антропов отрицает виновность свою и Вандаловской. Впрочем, он признает свою оплошку только в том, что своевременно не поставил вопроса о вредительстве перед дирекцией и не порвал с женой.

— Антропов — овечка, — сплюнул Бутов. — Зря врюхался, а парень неплохой.

— Думаете?

— И думать нечего, — подтвердил Гурьян. — Я писал о нем.

Нам такие люди нужны. Антропова можно отскоблить.

— Так… — У следователя с папиросы упал пепел, он смахнул его и широко открыл глаза. — А как вы смотрите на инженера Клыкова?

Гурьян и Нил переглянулись.

— У меня веры в такого человека и раньше не бывало, но к воздуху пуговицу не пришьешь, — ответил Бутов.

— А вдруг пришьется… — загадочно улыбнулся следователь. Гурьян хмуро смотрел в стол и морщился. Ему хотелось возразить, но в памяти встали факты столкновения с Клыковым, и у директора снова пробудилось жалящее подозрение.

Двухэтажные корпуса механического завода заняли два больших квартала и глаголем повернули от города к лесистым, подернутым темной синевой, взгорьям. Механический завод — сын первой пятилетки, гордость золотой промышленности СССР. От городских построек корпуса завода отгородились крепостью красных стен, глазастым светом частых окон. Посредине квартала в окружении тополей — Дом культуры и отдыха, построенный ударной лавой металлистов. Дом превзошел красотой стили отшумевших веков, отверг дикие вкусы торговых мещан сибирского капитализма.

После продолжительных разговоров Гурьян увлек Степанова на завод. Мимо часового и пыхтящих навстречу грузовиков они прошли в заводской двор. Впереди, докуда хватал глаз, пересекали коридоры, копошились около станков люди, пели шкивы с трансмиссиями и визжало железо. От станков летела, поблескивая, серебристая стружка. Далекие отголоски базара, шумной пристани и вокзала улавливало здесь ухо шахтеров.

По пути Степанов спорил с Гурьяном. Директор треста видел шире и думал не об одном только Улентуе, и они не могли сговориться.

— Две драги для Колымы, — отрывисто доказывал Степанов. — Только подумай, меня завалила телеграммами Москва. Две драги по-ударному должны быть сделаны к первому августа. Колыма у нас первая восходящая звезда по всей системе. По ускорению выпуска драг у нас работает бригада краевой газеты, писатели строполят стихи, художники плакаты малюют, десяток крупных партработников сюда откомандированы, а ты со своим Улентуем.