Томас Майн Рид - Отважная охотница. Вольные стрелки

Я избегал зеркала, не смел подойти к нему.

«Нет, не буду смотреть на того, кого я ненавидел всей душой, на ту, которую любил всем сердцем! Скорее в лагерь!..»

— Мой друг уже встал? — спросил я негра.

— Да, сеньор, он давно встал.

— А! Где же он?

— В саду, сеньор!

— Один?

— Нет, сеньор, ninas (девушки) тоже там.

«Счастливый, беззаботный Клейли: его не мучают ревнивые мысли», — думал я, заканчивая свой туалет.

Я уже говорил, что Клейли и Мария де Люс вполне подходили друг к другу. Оба были веселы, беззаботны. Встретившись, они сразу почувствовали взаимную симпатию, поняли, что вместе они могут хохотать, танцевать и дурачиться, сколько им вздумается. Они способны дать друг другу слово и затем спокойно расстаться на целый год. Поженятся и заживут беззаботно; встретятся неодолимые препятствия — простятся и расстанутся, не разбивая друг другу сердца. Для таких людей любовь — легкая забава: они обмениваются записочками, смеются над прошедшим, не заботятся о будущем. Такова их любовь.

— Скажи моему другу, когда он возвратится из сада, что я хочу говорить с ним.

— Слушаю, сеньор!

Слуга поклонился и вышел.

Вскоре явился Клейли, веселый и беззаботный, как кузнечик.

— Однако вы, мой храбрый лейтенант, как я слышал, недурно проводите время, — сказал я.

— Я чудесно прогулялся. Этот сад — настоящий рай.

— Что же вы делали?

— Кормил лебедей, — засмеялся Клейли. — Между прочим, ваша красотка что-то не в духе сегодня. Вероятно, потому, что не было вас. Она то и дело оглядывалась на веранду…

— Клейли, потрудитесь приказать людям седлать лошадей…

— Как! Ехать так скоро? И без завтрака?…

— Через пять минут мы выступаем…

— Что случилось, капитан? — забеспокоился лейтенант. — Как же ехать без завтрака? Нет, дон Косме не захочет и слышать об этом!..

— Дон Косме…

Появление самого дона Косме помешало мне договорить фразу. И все же, по его настоянию, я решился остаться.

В столовой я раскланялся с дамами со всевозможной вежливостью, но холодно и сдержанно. Я заметил, что это не ускользнуло от Гвадалупе. Мы сели за стол. Горечь, отравляющая мое сердце, отнимала у меня аппетит, я едва притронулся к кушаньям.

— Вы ничего не едите, капитан? Надеюсь, вы здоровы? — спросил дон Косме, видимо, обеспокоенный странностью моего поведения.

— Благодарю, сеньор, я чувствую себя отлично…

Я избегал смотреть на Гвадалупе, притворяясь, что очень заинтересован сестрою, — обычная уловка обиженных влюбленных. Раза два я, впрочем, взглянул на нее украдкой и каждый раз встречал ее тревожный, вопросительный взгляд. Глаза у нее были заплаканные… Не мудрено — она беспокоилась о брате…

Но, кажется, на ее лице выражается упрек? Ведь вечером я относился к ней совсем иначе, — быть может, ей непонятна причина внезапной перемены в обращении… Неужели и она страдает, как страдаю я?

Встав из-за стола, я вызвал Линкольна и приказал готовиться в дорогу. Вслед за мной в сад вышли сестры в сопровождении Клейли. Дон Косме и его супруга остались в столовой.

Как бы повинуясь инстинкту, Гваделупе и я незаметно приблизились друг к другу. Клейли и Люс оставили нас одних.

Мне очень хотелось заговорить с Люпе, но я не решался начать, приготовившись к самому худшему. Мной овладело такое чувство, точно я стоял на краю бездонной пропасти и заглядывал в нее.

Что может быть хуже неизвестности, которая томит и гложет?

Я обернулся к Люпе. Голова ее склонилась на плечо: в руках она держала цветок апельсинного дерева, обрывая лепестки.

Как прекрасна была она в эту минуту!

— Художник не польстил вам! — заговорил наконец я.

Она с изумлением взглянула на меня.

О, эти слезы на чудных затуманенных глазах!

— Сеньор капитан, что вы хотите сказать? — тихо спросила она.

— Я говорю, что художник отнесся к вам несправедливо. Он верно передал ваши черты, но изобразил вас много старше…

— Художник? Какой художник? Я не понимаю вас!

— Я говорю о вашем портрете, который висит в моей комнате.

— А, о том, что висит у зеркала?

— Да, у зеркала, — нетерпеливо ответил я.

— Но это вовсе не мой портрет, сеньор капитан!

— Как, не ваш?!

— Это — портрет моей кузины Марии де Мерсед. Говорят, мы очень похожи друг на друга.

Мое сердце забилось от радости.

— А что это за джентльмен, портрет которого висит рядом?

— Это дон Эмилио… жених моей кузины… Они… они… huyron… (убежали).

Последние слова она проговорила, отвернувшись. Очевидно, ей было трудно говорить об этом.

— Это — комната кузины. Мы ничего не трогаем в ней, — заговорила она снова.

— А где же теперь ваша кузина?

— Никто не знает…

«Тут кроется какая-то тайна», — подумал я и не стал допытываться. Мне было довольно того, что я узнал. Я снова повеселел.

— Пройдемся дальше, Люпита, — предложил я.

Она опять взглянула на меня с выражением глубокого удивления. Ей трудно было понять такие внезапные перемены в моем обращении с нею.

Мне хотелось встать перед ней на колени, рассказать ей все, что было у меня на душе. Я снова верил и любил…

Мы шли вдоль guardaraya. Вся природа, казалось нам, говорила лишь о нашей любви. О ней пели птицы, о ней жужжали пчелы. Солнце выглянуло из-за облачка, стало еще светлей и кругом, и в наших сердцах. Все дальше шли мы по аллее. Ее рука сжимала мою руку. Мы были счастливы…

Мы подошли к группе деревьев какао. Одно из них, сломанное бурей, лежало на земле. Мы сели в тени на его толстом стволе. Я не задумывался о будущем. Расчет и колебание не вмешивались в нашу любовь. «Теперь я задам решительный вопрос, — подумал я, — пусть сейчас же решится моя судьба»!

В жизни солдата, полной перемен, нет времени для скучных формальностей, для сложных тонкостей «ухаживания», флирта…

И не задумываясь, не колеблясь, я склонился к моей спутнице и прошептал на ее языке, словно созданном быть языком любви:

— Guadalupe, tu me annas? (Гвадалупе, любишь ли ты меня?)

— Yo te amo! (Я люблю тебя!) — ответила она просто.

Разве нужно описывать то, что я испытывал в этот момент. Мое сердце было переполнено счастьем!

Мы сидели молча: тот, кто любил чистой любовью, поймет нас…

Послышался топот копыт. Это подъезжал Клейли в сопровождении нашего маленького отряда и дона Косме, сидевшего на белом муле. Последний нетерпеливо махал мне рукой, приглашая присоединиться к нему. Я понимал причину его нетерпения и вполне сочувствовал ему.

— Поезжайте вперед! Я догоню вас! — крикнул я.

— Ты скоро вернешься, Энрике?

— Я не упущу случая увидать тебя, моя дорогая! Разлука невыносимее для меня, чем для тебя!

— О, нет, нет!

— Ну, повтори мне еще раз, что ты не перестанешь любить меня, Люпита!

— Никогда, никогда! Tuya, tuya hasta la muerte! (Твоя, твоя до самой смерти!)