Юрий Торубаров - Месть Аскольда

Федора долго били плетьми, как и других мужиков, прижигали горящими сучьями, требовали: «Скажи, где воеводин сын».

— Какого воеводы? — не понимали медведянские. — У нас не воевода был, а боярин, да и тот сбег в Чернигов.

Тела стали черными от ожогов и кровоподтеков, пока не догадались, что ищут татары сына козельского воеводы. Да откуда им знать? Однако не поверили вражины. Особенно свирепствовал чернявый, худощавый.

Порешили «татары» мужиков, принялись за баб да детишек. Засверкала сабля и над уродцем. Поднял Курда руку, а малец стоит, не шевелится. Но так смотрит! Опустил половец саблю. Таких уродов он еще не видел. Авось, кто и купит. Для потехи. Схватил пацана, вытащил на улицу. Там уже набралась огромная толпа, на долю которой выпала судьба брести по незнакомым дорогам на чужбину.

Медведянка была последней деревней, на которую напал Курда. Пора было уходить. Сына воеводы он так и не нашел, это сильно угнетало и портило настроение. Не видать ему шатра роскошного, другому достанется черноокая. Где же этот сучий сын? Где?!..

Ни пригнанные табуны, ни многочисленные пленники не смягчили гнева Котяна, когда услышал он из уст Курды, что вернулся тот без воеводиного сына. Не раз ханская плеть прошлась по вздрагивающей спине. Окончательное решение о наказании хан отложил на другой день. Чернее тучи вышел Курда из ханского шатра.

А вот его воины вели себя совсем по-другому. Стан охватило всеобщее ликование. Оно-то и встревожило мудрого уруса. Заспешил он к своему повелителю и предупредил: Михайлов посланец может прознать про тайные дела его воинов. А чтобы этого не случилось, надо немедля отправить того с дарами назад, в Чернигов. Подивился хан мудрости уруса и велел тотчас привести к себе посланца.

Аскольд, не чувствуя ног, летел на зов Котяна. Потому не заметил, как налетел на какого-то половца, который в задумчивости, с опущенной головой брел навстречу. Взгляды их встретились, и Аскольд отметил, как у половца от удивления раскрылись глаза.

Сердце Курды радостно забилось: «Неужели он? Не может быть! Вот так удача! Я искал его по белу свету, а он, этот козелец, здесь!» Пока он размышлял, козелец уже входил в ханский шатер.

Половец вошел следом за Аскольдом и исподтишка стал рассматривать его. Сомнения отпали: «Он! Давненько я его не видел, с тех пор, как ездил к кузнецу покупать оружие. Но все равно узнал. Те же вьющиеся волосы, тот же открытый, смелый взгляд, та же крепкая, коренастая фигура. Кого же он мне напоминает? Ба! Да это же убийца ханского племянника! Молодец, Курда! Ждет тебя верная награда!»

Хан сердечно принял посланца, не пожалел дорогих подарков и даже приказал выдать лучших коней, чтобы тот завтра же отбыл домой. На прощание пообещал: если что-нибудь узнает о князе, немедленно даст знать. Не успел Аскольд выйти из шатра, как в ноги хану бросился Курда и все рассказал. Хан взревел и приказал тотчас схватить козельца. Но Курда остановил:

— Он тут не один! Дождемся ночи, когда все соберутся.

Хан дал согласие.

Урусов повязали в ту же ночь, несмотря на яростное сопротивление. Аскольда бросили одного в глубокую яму, над которой был разбит шатер, откуда охрана денно и нощно следила за пленником.

На первый допрос его привели к елейному ханскому советнику, который давно забыл, каких он кровей, верой и правдой служа своему новому повелителю. Сладким голоском, тяжело вздыхая, он сообщил, что Котян до сих пор переживает потерю своего племянника, но пролитая кровь взывает к возмездию. Поэтому-де хан готовит письмо Великому князю, где просит мира и дружбы, но извещает, что сурово покарал его посланца. А ведь он такой молодой!..

— Они первыми напали на наш обоз, — возмутился Аскольд. — Это тати… Великий князь Михаил, узнав об этом, сурово…

Но советник перебивает:

— Все возможно. Но будет уже поздно. Хан подарит князю красивого скакуна, и тот забудет о своем посланце. А тебе надо жить, жить!

«Что же ему от меня надо? Что?» — Аскольд терялся в догадках.

Советник еще долго блуждал вокруг да около, но, видя, что пленник не собирается спрашивать его об условиях освобождения, решил подвести козельца к этому сам.

— Отрубят тебе голову или разорвут лошадьми. Или хан просто забудет тебя в этой яме. Но всего этого можно избежать. Тебе не надо предавать своего князя, скажи только, где хранится клад?

«А, вот они чего от меня добиваются. Как же они узнали? Неужели сказал Василий? Но он не мог. Тогда кто?» — подумал Аскольд, а вслух спросил:

— Где мои друзья?

— Сидят в яме, как и ты.

— Прикажи отпустить их.

— Клад.

— Я сам покажу, где он зарыт, если их отпустят.

Советник, видать, не готовый к такому обороту, решил держать совет с повелителем.

На другой день Аскольда вытащили из ямы. Ответ был такой:

— Хан согласен выпустить урусов из ямы, но домой не отпустит. Твои товарищи останутся здесь.

Споры были бесполезны. Так ни до чего и не договорились. Аскольд опять оказался в яме. Время тянулось медленно. Мрак, сковавший темницу, кажется, пробирался в душу. Узник не знал, ночь над головой или день. Он сидел в углу, а думы его бежали к стенам далекого Чернигова: «Как там Всеславна?.. Милая, прости, — шептали губы. — Василий, князь ты мой бедный, прости и ты меня. Не знаю, почему на наш дом выпали такие муки. Господи, за что терзаешь меня? Прости и помилуй, Господи. Спас Ты меня от татарской темницы, спаси и от этой!»

Вспомнил тут Аскольд слова своего отца. Тот всегда говорил, что паника — самый страшный враг. Он ведь ничего еще не сделал, чтобы освободить себя и своих товарищей. Прочь, хандра, за дело, Аскольд!

Он принялся обследовать яму. Это оказалась очень глубокая четырехугольная темница в плотном, не ковырнуть, грунте. Чтобы выбраться отсюда, нечего было и думать. И все же он решил потихоньку ковырять в стене приступки. Попробовал ногтями — не вышло: земля была точно обожженная глина. Тогда он стал ощупывать пол. К счастью, наткнулся на небольшой осколок черепушки. Работа пошла быстрее и породила надежду. Вот уже получилось несколько ступенек, но сколько их надо?..

…Иван застонал от боли.

— Ты чего? — услышал он голос Зуба.

— Чуть руки не вывернули, поганцы, — Шига добавил еще несколько крепких слов.

— Меня тоже, гады, так повязали, что лопатки, кажись, повыворачивали.

— За что они так? — спросил Иван.

— Черт их разберет, — Зуб тоже ругнулся. — Можа, кто донес, что мы убили его племянника.

— Пожалуй, ты прав. Не сносить нам теперь, видать, головы.

— Мы свое повидали. Парня жаль. Что-то он молчит. Эй, Кулотка, чего молчишь?

— Тута я.

— Ты тоже повязан? — спросил Зуб.

— Ага.

— Надо думать, как выбираться отсюда будем, — сказал Зуб.