Ольга Елисеева - Наследник Тавриды

— Все кончено. — Бенкендорф подъехал к государю.

— Горожан… на ваш взгляд… много?

— Задело, — хмуро отозвался генерал. — Человек шестьсот будет. Может, больше.

Николай перекрестился.

— Какое несчастное начало.

— Поезжайте во дворец. — Александр Христофорович мял поводья. — Осталось собрать разбежавшихся. Четырех эскадронов конной гвардии хватит.

Едва начало смеркаться, как в маленьком кабинете вдовствующей императрицы опять появился принц Евгений. Его трясло.

— Все плохо. Большая часть войск отказывается повиноваться. Полки отпадают один за другим. Это катастрофа!

Странно было наблюдать в таком состоянии человека воевавшего, не без опыта командования и согретого лучами славы. Но, как видно, бой с неприятелем — одно, мятеж — другое. Откровенный ужас застыл на лице принца.

— Ступайте прочь! — прикрикнула на племянника Мария Федоровна. — И не пугайте моих внуков.

Со стороны Сената послышался артиллерийский залп. Женщины упали на колени, маленький Саша, незадолго до того приведенный к матери, тоже.

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! — быстро-быстро твердила императрица. — Саша, проси за папу. Проси за папу!

Донеслось еще четыре или пять выстрелов. Наконец вернулся Лоло Ушаков и, задыхаясь, сообщил, что мятежники обратились в бегство.

— После первого залпа многие встали на колени и их не задело. Но много и убитых.

Мария Федоровна издала горлом сдавленный хрип.

— Русские русских же…

— Государь! Смотрите, вон он на лошади! — адъютант с восторгом тыкал пальцем в стекло.

Дамы кинулись к окну. Николай уже въезжал во двор. Потом взошел по маленькой лестнице. Было слышно, как он внизу отдает распоряжения. При звуке его голоса сердце едва не выпрыгнуло у Александры из груди. Она выбежала навстречу и заревела в голос, когда муж обнял ее. У него было какое-то не такое лицо.

— Милорадович смертельно ранен. Возможно, даже умер, — отрывисто сказал Николай и, заметив, что Саша плачет, поднял его. — Стыдно, сударь. Вы не дитя.

Он понес сына вниз во двор к саперному батальону.

— Я не нуждаюсь в защите. А наследника отдаю под вашу ответственность.

Старики-ветераны приняли мальчика на руки.

Расставлялись войска для охраны дворца и города. Государь еще раз объехал части. Благодарил. Узнавал новости.

Нужно было идти в церковь. Хотя вместо двух пробило семь. Придворное общество ожидало императорскую фамилию более пяти часов. Александра, как была в утреннем платье, прошла через передние комнаты. Огромная толпа расступалась перед ней, давая дорогу. У себя ее наскоро переодели в белое русское платье из крепа. Вернулся Николай. Он не выглядел усталым. Возбуждение дня не давало ему почувствовать утомления. Александра смотрела на мужа совершенно новыми глазами. Об руку они вышли в зал. Все склонились перед ним. И, ведя супругу, молодой государь вступил в церковь, куда так недавно его почти втолкнул Милорадович. Тогда многие из тех, кто сейчас смиренно опускал голову, готовы были потягаться с ним за власть. Один день. «Аз есмь пастырь добрый…»

Митрополит встретил их с крестом и святой водой. Саша стоял рядом с родителями впервые в орденской повязке. Певчие затянули «Тебе Бога хвалим». Николай снова почувствовал спиной взгляд, чуть повернул голову и, как несколько дней назад, встретился глазами с Жуковским. Они опять думали об одном и том же: благодарственная песнь не за новое царствование, а за спасение от смуты. Служба была краткой. Когда вернулись к себе и закрыли дверь, Александра ощутила огромную слабость, точно на нее уронили кусок листового железа. Она ничего не ела в течение дня и не могла сейчас. Никс уложил жену на большой кровати и позволил детям сползтись к ней.

— Спите! Я буду заходить вас проведать.

Перекрестил и ушел. Александра опустила голову на подушку и заплакала, не стесняясь малышей. Ее Николай был скован, не слишком уверен в себе и добр, добр, добр…

Мороз на улице крепчал. Город был наводнен войсками и разделен на квадраты бивуаков. Полиция при свете факелов и костров очищала Сенатскую площадь от трупов. Еще никому в голову не приходило соскребать с тротуаров застывшую кровь. Руки-ноги бы собрать, да сложить в сани. Вереницы возков, телег, розвальней, а на них не прикрытые рогожей люди ли, куски ли людей — не поймешь.

Бенкендорф, проезжая верхом по набережной в сторону Галерной, остановил квартального надзирателя.

— Что, братец, много?

Теперь, когда все лежали, площадь, еще час назад такая шумная, выглядела иной. Квартальный перекрестился. Хоть и служака, а не военный, привычки нет.

— Страх, ваше высокоблагородие! Трупы, снег весь перемят. Живых подбираем. На стон. Кому руку оторвало, кому бок пробило, кому челюсть вывернуло. Некоторых толпа совсем раздавила, кишки наружу, лицо, как блин.

— Сколько на погляд будет?

— Да за тысячу. Еще вон с деревьев и со стен не снимали.

Поблагодарив квартального, Александр Христофорович поехал дальше. Ему вспомнилось это место во время наводнения. Были ли среди убитых сегодня те, кого он спас тогда? Праздные мысли. В теперешнее время они не к чему. Но щемило сердце. Не на поле боя, не в чужом краю. И страшно подумать, что еще четыре года назад он предупреждал об этом покойного государя. Уже тогда было ясно…

На зданиях вокруг окна до верхних этажей были забрызганы мозгами и кровью. В нише на стене Сената прежде стояли Весы Правосудия. Туда забрался народ, чтобы лучше видеть творившееся на площади. Первый залп картечи, такой мирный, по мысли государя — поверх голов мятежников — попал по зевакам. И теперь на чашах остались чьи-то ноги, а выше пояса туловище было снесено. На одном фонарном столбе развевался клок волос, на другом — оторванное ухо.

Бенкендорф погрузился в мрачные мысли. Его трудно было удивить кусками человеческих тел. Но менее всего хотелось продолжения. То, что произошло сегодня — конец или начало? Полыхнет ли в Москве, Киеве, Варшаве? Юг, 2-я армия, Тульчин. Что будет там? Тьма, озаренная огнями костров и наполненная криками часовых, не внушала спокойствия.

1 января 1826 года. Одесса.

— Когда же государь начнет нас щадить, а мудаков вешать?!

Казначеев вздрогнул и поднял голову от еженедельной сметы. Его сиятельство позволял себе подобные словеса крайне редко. Кажется, в последний раз… в Мобеже, шесть лет назад, когда узнал о расформировании корпуса. Должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы поколебать всегдашнюю графскую доброжелательность.

Начальник канцелярии молча смотрел в лицо генерал-губернатора, ожидая пояснений. Михаил Семенович встал, пересек кабинет и положил перед полковником только что распечатанное письмо от Бенкендорфа.