Ольга Елисеева - Наследник Тавриды

— Вообрази, Вера! — провозгласил Петр Андреевич. — Я ждал и молил его об «Онегине», а он вместо стихов прислал в Москву свою беременную девку!

Губы Вяземского дрожали от смеха. Только люди, плохо знавшие князя, полагали, что он вечно сердит. Из-за близорукости ему приходилось хмуриться.

— Какую девку? — встрепенулась Вера Федоровна. — Он ничего ко мне не пишет.

— Еще бы он писал к тебе о подобных вещах! — Князь перебросил листок жене.

«Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую твой друг-отшельник обрюхатил в Святых Горах. Полагаюсь на твое человеколюбие. Прими ее в Москве и дай денег, сколько ей понадобится. С отеческой нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке. Отсылать его в воспитательный дом не хочу. Нельзя ли найти няню? Милый, мне совестно, ей-богу, но тут уж не до совести».

Вера отложила письмо.

— И вот наше положение. — Петр Андреевич опустился в кресло, обитое полосатым шелком. — Мы поссорились из-за него с Воронцовым. На всю империю раззвонили, как обижают гения. Вытолкнули его книги со складов. А он отослал «Онегина» в Петербург Плетневу!

Это была больная тема, и княгиня приготовилась терпеливо слушать. Несмотря на клятвы, данные на юге, Пушкин, чуть только оказался в досягаемости Петербурга, отправил роман в стихах столичному издателю. Вяземский, уже успевший оповестить всех, что скоро, скоро… оказался в ложном положении. Выходило, будто он неправедно присвоил себе место душеприказчика ссыльного поэта. Вера во всеуслышание рассказывала о приключениях Сверчка на юге, и чем скандальнее были истории, тем ближе ее считали к Пушкину. Публикация первой главы у Плетнева нанесла Вяземским удар.

— Тем временем люди думают, что я имею на Пушкина влияние. Относятся ко мне как главе его почитателей, ближайшему другу, — князь Петр поморщился. — Такими поступками он окончательно погубит мое реноме.

— Сверчок, Сверчок, — протянула Вера. — А девицу, значит, должны пристраивать мы?

— Да, — кивнул муж. — Распорядись еще о кофе. Я бы покурил здесь, если ты позволишь.

Вяземская вздохнула.

— Надо дать ему понять, что мы дуемся. Ты уже составил ответ?

Муж передал ей листок.

«Получил твое письмо, — прочла Вера. — Девушка едет завтра с семейством в Болдино, куда ее отец назначен управляющим. У меня нет способа оставить чужую дворовую здесь, да и не вижу пользы. Ей лучше с родными. Мой совет: напиши полупокаянное, полупомещичье письмо своему блудному тестю, поручи ему судьбу дочери и внука, напомнив, что когда-нибудь ты будешь его барином».

— Ну как?

— Несколько жестковато, — пожевала губами Вера. — Но пусть поймет: мы не вечно будем с ним нянчиться. Ему надобно помогать тебе удерживать то положение, которое ты занял.

Одесса.

— Я хочу сообщить тебе государственную тайну! — заорал во все горло Бенкендорф, так что Михаил подпрыгнул на стуле.

— Тише, тише…

Шурка, как всегда, явился вовремя и со сногсшибательными новостями.

Генерал-губернатор давал бал в честь годовщины коронации императора Александра — ежегодное торжество, манкировать которым — непростительная вольность. Прослужив государю четверть века, Воронцов, кажется, усвоил, как подвергнуть противника тонкому унижению. На официальный праздник нельзя не явиться. Ланжерон, Гурьев, Витт обязаны стоять в первых рядах. Вне зависимости от того, получили они приглашения или нет.

Граф не послал им заветной картонки с золотым обрезом и амурчиками по верхнему полю. Графиня не черкнула своим небесным почерком: просим, просим, просим! Супруги Воронцовы молчали. Между тем весь город был зван.

Сдерживая ласковую улыбку, их сиятельство встречал гостей на вершине белой лестницы в заново отделанном особняке Фундуклея — теперь настоящей резиденции наместника. Ее охраняли три пары львов, скопированных в Риме в соборе Святого Петра и привезенных за море. Первая спала, вторая тревожно поднимала головы, третья уже стояла в рост, ощерив клыки. Кто ты? Зачем пришел? Каковы твои намерения?

Прибывшие весело болтали, поднимаясь по ступенькам. Хозяева приветствовали их и приглашали в зал. На Елизавете Ксаверьевне было белое платье из неразрезного шелка, затканного бутонами роз. На генерал-губернаторе — парадный мундир, точь-в-точь как на портрете, только без небрежно накинутого плаща. Обоих интересовал вопрос: появится ли Ланжерон с кампанией?

Появились. Правда, первым шел де Витт. Маленький, смуглый, с живыми греческими глазами-маслинами и нафабренными, зачесанными наверх волосами. Рядом с высокой, как кора, графиней Собаньской, он выглядел коротышкой. Уверенная в себе, привыкшая презрением встречать недоброжелательство, Каролина оправдывала свое царственное имя. Она была великолепна в пунцовой бархатной токе и с белым страусовым пером на голове.

Пары застыли друг напротив друга. Михаил Семенович молчал. Полуулыбка не исчезла с его лица, но стала холодной.

— Я вижу, госпожа графиня вернулась к нам, чтобы радовать город своим присутствием, — произнес Витт, делая вдох для дальнейшей колкости. — Ваше высокопревосходительство так заняты семейными делами, что позабыли о приглашениях для официальных лиц?

— Зато ваше сиятельство настолько интересуется чужими делами, что постоянно забывает предать официальности своему семейному очагу.

Каролина вспыхнула. Впервые в жизни Витту осмеливались говорить о таких вещах в лицо. Начальник южных военных поселений хотел что-то ответить, но в этот момент раздался голос Лизы. Она обращалась к Собаньской:

— Вы, как я слышала, вновь опекаете молодого поэта? На этот раз вашего соотечественника Мицкевича? Жаль, не зная польского, мой муж не сможет оценить всей тонкости и глубины его эпиграмм.

Спутница Витта непременно отбрила бы обидчицу. Но сзади напирали. Задерживаться возле хозяев дольше положенного было неприлично, и паре пришлось отойти. Последнее слово осталось за Лизой. Михаил скосил на нее удивленный взгляд. Он и не предполагал, что супруга начнет отсыпать горстями светскую соль. Дальше ему не пришлось даже вмешиваться.

Приблизились Ланжероны. Когда-то чета Воронцовых чувствовала неловкость за то, что лишила их первого места в городе. Теперь все было по-иному.

— Рады приветствовать вас, господин граф. — Елизавета Ксаверьевна не дала мужу рта раскрыть. — Мы слышали, будто вы намерены посетить Париж? Надеюсь, его королевское величество оценит ваши заслуги так же высоко, как наш государь, — ее взгляд скользнул по ленте Андрея Первозванного. — Во Франции можно получить орден Золотого Руна, служа иностранному государству?

Ни тени смущения на лице графини. Если она и обронила двусмысленность, то нечаянно. Гласно обратить на это внимание — оповестить всех о нанесенном оскорблении. Бывший наместник вынужден был проглотить ее слова.