Дороти Даннет - Игра шутов

— Это общество, — продолжал лорд д'Обиньи, — не может не произвести на вас самого глубокого впечатления. Цветущая культура. Вкус к прекрасному и значительные богатства. А следовательно, некоторые установления, формальности, скажем, правила этикета…

— У нас, — раздался из-за его спины скучающий голос, — запрещены дуэли.

— И отращивать волосы на лице, — нежно проворковал второй юноша, — нам тоже не разрешается.

Его милость продолжал, не оглядываясь назад:

— Моды, конечно, меняются. Но король сам утверждает для своих дворян фасон и цвет одежды, и придворным приходится подчиняться. Если вам нужен портной — пожалуйста, не стесняйтесь, спрашивайте у меня совета.

Это воззвание к эстетическим чувствам О'Лайам-Роу закончилось полным провалом.

— О, во имя всех святых, значит, и ваш туда же? — произнес вождь клана соболезнующим тоном. — Покойный Генрих VIII Английский полагал точно так же: что все мы вместе взятые и каждый поодиночке должны одеваться, разговаривать и молиться, как англичане, да в придачу и волосы на лице брить. Туговато приходилось моему отцу: борода у него росла жесткая, как проволока, бывало, вечером сбреет, а утром она уже тут как тут…

За этой речью последовало короткое молчание. О'Лайам-Роу, ничуть не смутившись, огляделся вокруг.

— А ты чего молчишь, Тади? — И добавил, обращаясь к священнику: — Язык у него мохом порос от долгого неупотребления. Поговорите-ка с ним о гидрографии.

Темное лицо оллава исказилось от обиды.

— О гидрографии, да? Вот ночью нам как раз гидрографии и не хватало: дым, упаси нас Боже, пер от вашей ночной рубашки, как от мокрого кизяка. Я и так сам не свой от этих пожаров да крушений, а тут вы еще: «чего молчишь» да «чего не говоришь».

— Я обидел тебя? — О'Лайам-Роу, сощурившись, поглядел на своего оллава.

— Пожары! — воскликнул между тем лорд д'Обиньи.

— Да, обидели.

— Но стаканчик винца поправит тебе настроение, а, Тади?

— Может быть, — пробурчал оллав, все еще дуясь.

— Пожары? О чем это он, Стюарт?

Так, к вящей досаде лучника, злополучный ночной инцидент преждевременно выплыл наружу. На красивом, румяном лице д'Обиньи отразилось крайнее раздражение. То, что говорят эти два болвана, толстый и тощий, эти пугала огородные, не имело, конечно, никакого значения. Да и случай, очевидно, пустой, однако же гостям французского короля было причинено беспокойство. Д'Обиньи бросил на Стюарта угрожающий взгляд, пробормотал рутинные соболезнования и предложил собираться в путь. Все уже было практически готово к отъезду — вещи сложены, счета оплачены, наняты лошади до Руана, — когда лорд д'Обиньи вспомнил о мадам Боль.

Он остановился как вкопанный.

— Пока мы не уехали, О'Лайам-Роу, нужно нанести один визит. Здесь, в гостинице, остановилась ваша соотечественница, очаровательная особа. Она тоже едет в Руан на церемонию. Ей так хотелось встретиться с вами.

— Да ну? — вскричал О'Лайам-Роу.

— Ее имя мадам Боль. Она вышла замуж за француза несколько лет назад — теперь он уже умер, — и у нее в Турени удивительный дом. Сама она — прелесть, такая оригинальная: ее с радостью принимают везде. Но вы, конечно, ее знаете, — тараторил лорд д'Обиньи, стремительно заталкивая обоих ирландцев в боковой коридор.

— Неужели? — слабо сопротивлялся О'Лайам-Роу.

— Насколько я мог судить по ее словам. Здесь, кажется. Да, эта леди, несомненно, все о вас знает. Проходите. — И он поскребся в дверь. Дверь открылась, и лорд д'Обиньи втолкнул принца Барроу внутрь.

— Вот он: О'Лайам-Роу, властитель Слив-Блума, и его секретарь. Мадам Боль из Лимерика. Уверен, что вы знакомы.

Знай он заранее о том, что произойдет, лорд д'Обиньи мог бы с лихвой отыграться за свое давешнее замешательство.

На скорчившейся в дверном проеме фигуре персикового цвета остановился острый, изучающий взгляд круглых, светлых глаз, которые сверкали как булавки на крепком, обветренном лице, расплывшемся в белозубой улыбке. Высоко уложенные косы, перевитые украшениями, напоминали кокон гусеницы, с мощной шеи свисали бесчисленные мотки бус. Своими крепкими пальцами она ухватила его милость за серебристый рукав.

— Бойл! — вскричала дама голосом тонким, как у летучей мыши, звенящим, радушным, приветливым. — Бойл! Джон, дорогой, ты можешь сколько угодно звать себя д'Обиньи, но держи свой язык, забывший родную речь и лижущий дающую руку, подальше от честного ирландского имени… О'Лайам-Роу!

— Мадам, — вежливо, почти шепотом отозвался О'Лайам-Роу.

Вязки бус качнулись и забренчали.

— Вот это усищи! А борода!

— Сзади еще хуже, — сказал О'Лайам-Роу извиняющимся тоном. — Вот уж две недели, как я не стригся.

— О-ох! Этих усов мне не забыть никогда! — взвизгнула госпожа Бойл. — Такое и в страшном сне не приснится. О'Лайам-Роу, мы никогда не встречались, но вот тебе моя рука. А теперь можешь меня поцеловать.

Это было зрелище: присутствуй тут Робин Стюарт, он бы, верно, испугался, что женщина прилипнет к ирландцу навеки, примотав его к себе длинными бусами. Но вот наконец они разошлись, и госпожа Бойл сказала спокойно:

— Это я понимаю — ирландская кровь: просто девятый вал… Истосковались мы тут по таким мужчинам… o'n aird tuaid tic in chabair [3] Помощь приходит с севера (ирл.). , как говорится в старой сказке. А что это за воробушек прячется за твоей спиной?

— А… Это бард из Банакади. Мой маленький оллав, моя крохотулечка, госпожа Бойл.

— Боже правый! Как же зовут тебя, парень? — вскричала она, обращаясь к Тади Бою. Секретарь попятился.

— Баллах, госпожа.

— Верно, цыганского племени. И ты не обиделся на воробушка?

— Будда, — внезапно выпалил Тади Бой, — родился из яйца. Распрекрасное дело, mhuire [4] Женщина (ирл.). , чтобы тебя несушка снесла. Несушки в этой стране — королевы, а петушки — короли.

— Но эта страна, mhic [5] Сынок (ирл.). , не Ирландия.

— И верно — какой это бог так рождался в Ирландии? — мягко продолжил Тади. — Уж какие там несушки-то голосистые! А у хозяйки ушки на макушке: одним слушает, не снеслась ли курочка, а другим — не кипит ли водица.

Она заверещала, как птичка-моевка.

— О! О! Ну и занозистого же парня ты привез с собой. О'Лайам-Роу, да поможет тебе Бог! А ведь быстрый язык да ясная голова — вот что ценят больше всего французы, эти несчастные язычники! Одному небу известно, как позорили меня весь год наши земляки из Лейнстера, у которых мозги как мякина. Ну, садись, да расскажи мне о доме. Здорова ли твоя мать?

Так, совершенно невинным образом, начался форменный допрос по поводу семейных и общественных хроник Лимерика и Лиша. Стюарт д'Обиньи, слушая вполуха, думал, что эти двое более поднаторели в генеалогии и гинекологии, чем может позволить себе любой шотландец. Он давно уже знал госпожу Бойл и не надеялся даже остановить ее — теперь она пытала О'Лайам-Роу насчет урожаев, рыбных садков и скота. Вождь клана отвечал бодро и весело — даже тогда, когда она пару раз усомнилась в его правоте.