Юрий Черняков - На безымянной высоте

Малахов упал на землю, накрыв голову руками, потом скатился в ближайшую канаву. И замер. Это его спасло: одна из очередей прошла ровно по тому месту, где он только что лежал.

…Все тот же «ЗИС-5» из хозяйства Морозова катил себе по разбитой и расхлябанной фронтовой дороге с наспех засыпанными воронками, переваливаясь на ухабах и натужно ревя мотором, — в сторону фронта, откуда доносилась глухая канонада бомбовых разрывов.

— Никак станцию бомбят, — озабоченно сказал кто-то из бойцов, кивая вперед. — Там впереди железнодорожная станция, забыл, как называется. Через день их бомбят. Не успевают пути ремонтировать да шпалы менять. Ну как в сорок первом. Где только наши ястребки, не понимаю…

Иван Безухов постучал по крыше кабины:

— Слышь, Глебушка, ты не гнал бы так. Лучше остановись здесь, от греха подальше.

Степан Каморин и Михаил Полунин вели полумертвого от страха «языка» мимо приземистых блиндажей и прочих военных построек, прикрытых маскировочной сеткой, мимо насмешек и подкалывающих вопросов по поводу их ночной добычи.

— Здорово, Степа. Никак, ходил на медведя, а поймал хорька?

— А ты сам сходи. Только тебя хорек сам поймает.

— Что-то он у тебя больно дохлый…

— Так те, что здоровые, на складе давно закончились. Говорят, в этом квартале больше ни одного не будет, — огрызнулся Степан.

— Ладно тебе, — хмуро сказал ему Полунин. — Пусть пехота хоть языки почешет, если сами «языка» взять не могут…

— Им делать нечего, дрыхли всю ночь без задних ног, а тут бы отоспаться, если дадут, — хмыкнул Степан.

Наконец они добрались до штаба в бывшем здании совхозного клуба и направились прямо в кабинет начальника штаба полка. Из других комнат выглядывали любопытные, наблюдая, как их встречает исполняющий обязанности комполка майор Самсонов. Майор кивнул и пропустил их в свой кабинет.

Там еще находился переводчик лейтенант Горелов — молодой, хрупкий, интеллигентный, в очках. Самсонов хмуро оглядел немца:

— Докладывай, Каморин… Похуже там не нашлось?

Тот крякнул.

— Так что, товарищ майор, хочу, во-первых, сказать, что опять взаимодействие разных родов войск хромает! Опять свои по дороге домой обстреляли. — Он продемонстрировал продырявленную пилотку. — Говорят: мол, это новобранцы. Оно конечно, новобранцы — дело нужное, только я так понимаю, нам теперь никакие немцы не нужны, с таким пополнением. Сами себя перестреляем…

Самсонов недовольно насупился.

— Нас с тобой не спросят… Ну и ты не преувеличивай… Сам когда-то вот так же начинал, только забыл… Ладно, разберемся…А сейчас идите отдыхайте… — Он прикрыл дверь за разведчиками.

Затем сел за стол, жестом кивнул пленному, тот тоже сел. Горелов остался стоять.

— Костя, начнем. Как всегда, его фамилия, имя, номер части…

Горелов заученно перевел на немецкий.

— Ганс Фихте. Резервист. Номер части не помнит.

— Никак, Каморин память ему отшиб, — хмыкнул майор. — Хоть не забыл, как зовут, и то хлеб.

На дороге отчаянно голосовал какой-то солдат, все другие машины шли мимо, и только одна полуторка «ЗИС-5», та самая, из Четырнадцатого полка, затормозила.

Но не просто затормозила, а начала юзить по глине, пока не застряла задними колесами в небольшой воронке, заполненной водой.

Водитель выглянул из кабины:

— Мать твою так, рядовой, необученный… Как всегда, захочешь подбросить кого по доброте душевной — и обязательно вляпаешься в яму по самое некуда… А ну, славяне! Все слезайте! И дружно! На счет раз! И ты, рядовой, необученный, что смотришь, помогай, из-за тебя застряли…

Пассажиры стали молча выпрыгивать из кузова, потом принялись беспорядочно толкать грузовик сзади и сбоку. В числе пассажиров была и та самая девушка, Оля Позднеева, с нашивками младшего сержанта. Она морщилась, стараясь не попасть под грязь, вылетающую из-под буксующих колес.

Малахов, из-за которого все и случилось, стоя сзади, взялся командовать: «Раз-два, взяли! Еще раз, взяли!»

И вдруг бесцеремонно отодвинул старшину Безухова, чтобы пристроиться сзади к девушке.

Так они впервые встретились, Оля и Коля, и впервые взглянули друг на друга. Она пренебрежительно его оглядела и немного отодвинулась, а он приоткрыл рот от неподдельного восхищения.

Малахов был стрижен под ноль, в новенькой форме, салага, можно сказать, если бы не наколки на кистях рук, указывающие на уголовное прошлое, плавно перешедшее в опасное настоящее. И вполне сошел бы за трудного переростка-второгодника, недавно из детдома.

Наконец машину вытолкнули. Все полезли в кузов. Малахов попытался подсадить девушку сзади, но она его резко оттолкнула.

— Лучше товарищу старшине помоги, — сказала она. Тогда Малахов легко вскочил в кузов первым, кинув

на сиденье вещмешок, помог старшине, после чего бесцеремонно отодвинул в сторону молоденького солдатика: «Занято, не видишь?» — и галантно подал девушке руку, чтобы усадить ее рядом.

— Будем знакомы, товарищ сержант. — Он протянул ей руку. — Рядовой Малахов. Можно просто Коля.

Она надменно смерила его взглядом и отвернулась. Остальные молча, с интересом наблюдали за этим дорожным ухаживанием.

Малахов, чувствуя это общее внимание, ничуть не растерявшись и ни капли не сконфузившись, непринужденно положил руку ей на плечо и, стараясь к ней тесно прижаться, стал что-то нашептывать, норовя положить вторую руку на ее колено.

Но девушка неожиданно и умело провела болевой прием, и рядовой Малахов вскрикнул от боли.

— Ты чего, в натуре, живую силу выводишь из строя, как же воевать теперь буду?

— Товарищ рядовой, оставьте товарища младшего сержанта в покое, — сказал, приоткрыв глаз, старшина Иван Безухое.

— А тебя, бугор, завидки берут? — зло сказал Малахов. Сморщившись от боли, он потирал руку.

Прежде чем ответить, Безухов спокойно посмотрел на наглеца, похоже не имеющего понятия о воинской субординации. Рассмотрел наколки на кистях рук.

— Из блатных? — спросил он.

— Ну, — мотнул головой Малахов. — Че уставились? — обратился он к попутчикам. — Я, может, баб пять лет не видел, забыл уже, как они устроены.

— Доброволец? — продолжал расспрашивать Безухов.

— А то! Не сбежал же… А по призыву вождя променял теплые нары на сырые окопы на самой передовой линии фронта, чтоб изгнать фашистского зверя с родной земли! Имею я по такому случаю право потрогать фронтовую подругу или не имею?

— Только если сама разрешит… — добродушно ответил старшина.

— Так она в ответ только презрительно молчит! Ты, бугор, лучше ей прикажи, чтоб белокурую бестию из себя не изображала! Может, мне завтра в бой, под фашистские пули и времени у меня нет на вздохи, ахи и охи! Война кончится — выдам все по полной программе. Аж закачается! Жди меня, и я вернусь, только очень жди… Только чего ждать-то, не понимаю. Не сегодня завтра попадешь под пулю — и аля-улю, поминай, как звали. Я правильно говорю?