Дмитрий Федотов - Однажды в Париже

— Но я же не умею — ни петь, ни стихи сочинять!

— Ну тогда тебе долго придется бродить по городским площадям и нюхать прокисшее пиво в трактирах, пока снова не натолкнешься на того прыткого месье, что обучал мальчишек гнусным песенкам.

— Увы, мой друг, — де Голль уныло уставился в опустевший бокал, — у меня нет столько времени!

— Значит, превращайся в поэта! — де Мортмар поднялся. — Извини, Анри, мне надо торопиться: мадемуазель Женевьева — особа нетерпеливая…

— О, у тебя новая пассия?.. Поздравляю.

— Спасибо. Я как-нибудь тебя с ней познакомлю.

— Тебе спасибо, Эжен, за то, что выслушал. И за совет…

Де Голль тоже встал и направился к выходу. По всему получалось, что без доброго отца Жозефа он сам ничего придумать не сможет, и это обстоятельство окончательно испортило Анри настроение.

Поздно вечером того же дня к северным воротам Пале-Кардиналь со стороны предместья Сент-Оноре подъехала дорожная карета с надписью мелом на дверце «du Havre à Paris» [7] «Из Гавра в Париж» (фр.). . Из кареты вышли двое — кавалер и дама, оба — в масках. Кавалер трижды стукнул молотком в калитку привратника. Спустя минуту она приоткрылась. Приезжие шагнули внутрь. Здесь их поджидал молчаливый слуга с канделябром на пять свечей. Он равнодушно оглядел парочку и так же молча направился от ворот в глубь сада. Процессия пересекла сад и скрылась в боковом крыле дворца.

Далее их путь пролегал по пустым и темным коридорам. Лишь изредка, на поворотах встречались неглубокие ниши с горящими свечами, которые едва рассеивали ночной мрак. Но у внутренних ворот, отделявших служебную часть дворца от покоев кардинала, как и положено, стояли на страже четверо гвардейцев. Вернее, двое стояли у ворот, а остальные сидели справа на специальной скамье — отдыхали, но тоже были настороже. Однако они, видимо, были предупреждены о позднем визите к его преосвященству, потому что без слов и проверки распахнули тяжелые, окованные железом створки, больше похожие на крепостные.

Гости очутились в личных покоях кардинала. Тут их тоже ждали, вернее, ждали даму. Потому что все было приготовлено именно к приему знатной гостьи: на столе стояли графины с вином и блюда с фруктами и бисквитами. А его преосвященство и отец Жозеф развлекались игрой в шахматы.

Войдя в гостиную, дама легким движением сняла маску и сделала реверанс. Ее спутник тоже поклонился, но так, как кланяются начальству, которое видят по десять раз на дню.

— Благодарю вас, господин де Кавуа, — сказал ему Ришелье и протянул гостье руку. Она с готовностью коснулась губами кардинальского перстня. — Рад вас видеть, миледи. Садитесь, угощайтесь, и потолкуем. Как здоровье вашего почтенного супруга?

— Боюсь, об этом нужно спрашивать не меня, ваше преосвященство, — ответила дама, скидывая темный плащ, под которым открылось платье из сверкающего оранжевого атласа. — Я вижу его очень редко. Граф Карлайл почти не выезжает из поместья, возится со своими охотничьими псами и совершенно не нуждается в моем обществе.

— Это большая глупость с его стороны, — заметил кардинал, самолично разливая вино по бокалам. Он жестом предложил выпить внимательно наблюдавшему за гостьей капуцину, но тот отрицательно качнул головой. — Когда мужчина женат на такой красавице, как вы, миледи, — любезно улыбаясь, продолжил Ришелье, — он не должен надолго оставлять ее, ибо тут же сбегутся многочисленные поклонники.

— Это мало беспокоит графа. И никогда не беспокоило, ваше преосвященство… — Люси бросила на кардинала жаркий томный взгляд. — Мой супруг предоставил мне полную свободу, абсолютную свободу!

Ришелье усмехнулся, оценив намек. Эта красивая, порочная и очень умная женщина пять лет назад, во время их первого знакомства под стенами Ла-Рошели, уже сумела вскружить ему голову. Арман Жан дю Плесси пил источаемую красавицей страсть и никак не мог насытиться. Тогда их любовный марафон был прерван лишь объявлением о штурме крепости. Но и позже безумные ночи повторялись не раз и не два. А итогом их союза стала гибель заклятого врага Ришелье, герцога Бэкингема…

Будущей осенью кардиналу должно было исполниться сорок семь лет — немало по строгим меркам семнадцатого века, но он все еще считался среди придворных дам завидным кавалером. Во всяком случае — щедрым. Весь столичный свет помнил, как он полгода назад предлагал юной красавице Нинон де Ланкло пятьдесят тысяч ливров за несколько ночей любви. Ответ Нинон привел в восторг весь Париж: «Я отдаюсь, но не продаюсь!»

А леди Карлайл на вид было около тридцати лет — при свечах; значит, при дневном свете — не менее тридцати пяти. Самый подходящий возраст для разумных решений, если признаться самой себе, что зеркало говорит правду, что пухленькая шейка вот-вот преподнесет массивный двойной подбородок, что как ни подкрашивай задорные коротенькие каштановые кудряшки, обрамляющие лоб и виски, а у корней седина все равно заметна.

Отец Жозеф знал, что леди Карлайл, месяц назад прибывшая в Париж, всегда испытывает нужду в деньгах, потому и посоветовал Ришелье обратиться к ней со столь щекотливой просьбой.

— Она выполняла и более сложные ваши поручения, это же — совсем пустяковое, — сказал капуцин. — В сущности, вы заплатите ей лишь за молчание.

— В наше время это редкий товар, — заметил кардинал.

Он бы снова не имел ничего против скоротечной, страстной и приятной близости с англичанкой — воспоминания пятилетней давности по-прежнему оставались яркими и волнующими. Но Пале-Кардиналь был из тех дворцов, где стены имеют очень большие уши. Мадам де Комбале строго следила, не приближается ли к дядюшке-кардиналу опасная совратительница — вроде знаменитой парижской куртизанки Марион Делорм. Живя во дворце и командуя слугами, она прикормила многих лакеев и пажей. Кардинал знал это, но принимал как должное: дама должна заботиться о своих интересах.

— Вы, как всегда, очаровательны, миледи, — сказал он. — Поручение, которое я хочу вам дать, будет доказательством моего преклонения перед вашей красотой, вашим остроумием и вашим обаянием. Вы ведь уже восстановили свои парижские знакомства?

— О, еще далеко не все, ваше преосвященство! Я плохо перенесла дорогу, потом у меня разыгралась мигрень, и я никуда не выезжала. Лишь изредка принимала у себя нескольких старых подруг, обеспокоенных моим состоянием, — ответила гостья, скромно опустив глаза.

Отец Жозеф умел отличать правду от лжи. Прежде чем пригласить леди Карлайл к кардиналу, он собрал о ней необходимые сведения. Мигрень у этой дамы не мешала ей наносить визиты, в том числе бывать в домах, где можно встретить придворных. Сегодняшняя ложь, скорее всего, объяснялась тем, что блудливая графиня уже завела в Париже нового любовника или, по крайней мере, наметила подходящего кандидата.