Генри Хаггард - Черное Сердце и Белое Сердце

— Побежали, — весело сказал Хадден.

— Нет, хамба гачле — пошли медленней, — возразил Нахун. — Дьявол при последнем издыхании, но он может еще сыграть с нами злую шутку. — Дальше он шел, пристально вглядываясь вперед.

— Он где-то здесь, — сказал Хадден, показывая на уходящие прямо вперед глубокие отпечатки в топкой почве.

Нахун ничего не ответил: он пристально смотрел на два дерева прямо перед ними, чуть правее.

— Смотри, — шепнул он.

Приглядевшись, Хадден заметил огромную коричневую тушу за стволами.

— Сдох! — воскликнул он.

— Нет, — ответил Нахун, — он вернулся по своему же собственному следу и подстерегает нас. Он знает, что мы его преследуем. Я думаю, ты мог бы отсюда попасть ему в хребет; стреляй между стволов.

Хадден опустился на колено, очень тщательно прицелился и выстрелил. В ответ послышался оглушительный рев, буйвол вскочил и бросился на них. Нахун метнул свое копье с широким наконечником — оно вонзилось глубоко в грудь быку. Затем и белый и черный бросились бежать в разные стороны. Какое-то мгновение буйвол стоял неподвижно, опустив голову, глядя поочередно вслед то одному, то другому, затем с тихим мычанием повалился наземь, в своем падении сломав на несколько кусков ассегай Нахуна.

— Сдох-таки! — облегченно вздохнул Хадден. — Наверно, твое копье добило его. Что это за шум?

Нахун прислушался. В различных частях леса, трудно было сказать, далеко ли, близко, слышались странные, непонятные звуки — как будто перекликались испуганные люди, но в этой перекличке нельзя было разобрать ни одного членораздельного слова. Нахун вздрогнул.

— Это Эсемкофу, — сказал он, — безъязыкие духи, которые могут только хныкать как дети. Пошли отсюда — это плохое место для смертных.

— И еще худшее для буйволов, — сказал Хадден, пиная поверженного быка, — но боюсь, нам придется оставить его здесь для твоих друзей, Эсемкофу, так как у нас уже достаточный запас мяса, а его голову нам не дотащить.

Они стали выбираться из леса. Пока они петляли среди деревьев, Хаддена осенила новая мысль. От этого леса какой-нибудь час быстрой ходьбы до зулусской границы; и он почувствует себя в куда большей безопасности, если пересечет эту границу. До сих пор он предполагал бежать ночью, но то был рискованный план. Рассчитывать, что все зулусы, объевшись, тут же уснут, — особенно после смерти их товарища — не приходилось; Нахун же не спускал с него глаз ни днем, ни ночью.

Что ж, если другого выхода нет, Нахун должен умереть — у него в руках заряженное ружье, а у зулуса нет даже копья, только дубина. Конечно, не хочется его убивать, но на карту поставлена его, Хаддена, жизнь, так что оправдание у него есть — и достаточно веское. Почему бы не сказать об этом самому Нахуну, а там уже действовать сообразно с обстоятельствами.

Нахун как раз шел по небольшой лужайке, шагах в десяти впереди, и Хадден очень хорошо его видел, тогда как сам он был в тени большого дерева с низко нависающими ветвями.

— Нахун, — позвал он.

Зулус повернулся и сделал шаг вперед.

— Прошу тебя, не двигайся. Стой, где стоишь, не то я вынужден буду тебя застрелить. Не бойся, стрелять без предупреждения я не буду. Я твой пленник, и тебе велено отвести меня обратно к королю. Но я уверен, что между твоим и моим народом вот-вот разгорится война; поэтому, как ты сам понимаешь, я не хочу возвращаться в крааль Сетевайо: там меня убьют твои соотчичи, или же мои собственные соотчичи сочтут меня предателем и поступят со мной соответственно. Отсюда до зулусской границы всего час ходьбы — самое большее, полтора часа: я должен пересечь ее еще до восхода луны. Ты можешь сказать, Нахун, что потерял меня в лесу, и начать поиски через полтора часа, или ты предпочитаешь остаться с этими духами, о которых ты мне рассказывал. Ты понимаешь? Только не двигайся.

— Я понимаю тебя, — не теряя хладнокровия, ответил зулус. — Тебе очень подходит имя, которое мы дали тебе сегодня утром, хотя я и должен признать, Черное Сердце, что твои слова не лишены здравого смысла. Возможность и в самом деле благоприятная, — и человек с таким, как у тебя именем, конечно же, ее не упустит.

— Я рад, что ты входишь в мое положение, Нахун. Итак ты скажешь, что потерял меня, и не будешь искать до восхода луны? Обещаешь?

— Что ты хочешь сказать, Черное Сердце?

— То, что говорю. Решай, у меня нет лишнего времени.

— Странный ты человек, — задумчиво произнес зулус. — Ты же слышал, что повелел король; как же я могу нарушить его повеление?

— Почему бы и нет? Тебе не за что любить Сетевайо, и какая тебе разница, вернусь ли я в королевский крааль, чтобы чинить его ружья, или нет! Если же ты опасаешься его гнева, мы можем пересечь границу с тобой вместе.

— Чтобы король выместил свою злобу на моем отце и братьях? Нет, ты не понимаешь, Черное Сердце. Да и как можно понять, с таким именем? Я воин, а королевское слово есть королевское слово. Я надеялся умереть в честном бою, но пойман, как птица, в твои силки. Стреляй же — или ты не успеешь добраться до границы до восхода луны. — И он с улыбкой развел руки.

— Ну что ж, значит, так тому и быть. Прощай, Нахун, ты смелый человек, но каждый заботится в первую очередь о своей шкуре, — спокойно ответил Хадден.

Он не спеша поднял ружье и тщательно прицелился в грудь зулуса.

Нахун стоял, по-прежнему улыбаясь, хотя губы его и подрагивали, ибо самый отважный человек не может подавить страх смерти — палец Хаддена уже начал нажимать спусковой крючок, как вдруг, словно сраженный молнией, он повалился навзничь: на груди у него, помахивая длинным хвостом и свирепо сверкая глазами, стоял огромный пятнистый зверь.

То был леопард — тигр, как их называют в Африке, — он прятался на дереве и не удержался от искушения напасть на стоявшего внизу человека. Несколько мгновений тишину нарушало лишь порыкивание или, вернее, пофыркивание леопарда. И странное дело — в эти мгновения перед мысленным оком Хаддена неотступно стояла иньянга по прозвищу Инйоси, или Пчела; голова откинута на соломенную крышу, губы шепчут: «Вспомни о моих словах, когда на груди у тебя зарычит пятнистая кошка», — и от всего ее облика веет холодом смерти.

Зверь пустил в ход всю свою мощь. Когтями одной лапы он впился глубоко в мышцы левого бедра Хаддена, другой лапой содрал с его груди одежду и процарапал на обнаженной груди кровавые борозды. Зрелище белой кожи, казалось, привело его в полное бешенство; объятый яростной жаждой крови, он опустил свою квадратную морду и вонзил клыки в плечо своей жертвы. Но тут послышался топот ног и глухой стук тяжелой дубины, обрушившейся на леопарда. С гневным рычанием леопард поднялся на задние лапы, не уступая вышиной нападающему на него зулусу. Он замахал своими грозными лапами, готовый расправиться с черным человеком, как только что расправился с белым. Но тот нанес сокрушительный удар дубиной по его челюстям, и он опрокинулся навзничь. Прежде чем зверь успел подняться, дубина вновь с ужасающей силой обрушилась на его загривок и парализовала его. Леопард щелкал клыками, корчился, извивался, взрывал землю и груды листьев, но удары сыпались на него один за другим; наконец он судорожно рванулся в последний раз, сдавленно зарычал — и затих, а из его раскрошенного черепа вытекли мозги.