Станислав Рем - Двадцатое июля

— Но в озвученном господином Керстеном предложении имеется одна загвоздка. Насколько я понял, за каждого простого еврея… — Бернадотт невольно поморщился, и Гиммлер, с трудом преодолев брезгливость, исправился: — Точнее, за каждого заключенного вы предлагаете по 50 швейцарских франков. В то время как за каждого ценного арестанта — по 500. Я правильно понял?

— Совершенно верно, господин министр.

— Так вот я никак не могу понять: а кто же будет определять, какие заключенные — простые, а какие — ценные?

Граф, благодаря предварительной встрече с доктором, был готов к ответу.

— Наш Международный Красный Крест предоставит вам полную информацию о каждом… арестанте. Со всеми его достижениями и заслугами. Если таковых не будет, то перед вами — простой… заключенный.

— А кто вам сказал, что представителей вашего Красного Креста пустят в наши исправительные заведения? — Из-под пенсне рейхсфюрера весело посверкивали маленькие и, как показалось Бернадотту, подленькие глазки. — Исправительные лагеря для того ведь и созданы, чтобы изолировать и исправлять. В первую очередь — изолировать. И освободить мы можем только тех, кто исправился. А вдруг с вашими представителями что-то произойдет? У нас там, знаете ли, публика совершенно непредсказуемая. И кто в случае чего будет нести вину? Кого ваша пресса снова обвинит в преступном отношении к людям? Так что, господин Бернадотт, ваше первое предложение нам не подходит. Что еще вы можете предложить?

Граф неожиданно понял: чтобы он сейчас ни предлагал, Гиммлер все равно добьется того, что выгодно лишь ему. Однако попробовать следовало.

— Господин министр, второй путь видится нам в том, чтобы каждый из тех людей, то есть арестантов, за которых мы ходатайствуем, написал свою биографию. Потом мы, не заходя на территорию конц… простите, исправительного лагеря, сравнили бы наши данные с их показаниями. И если они совпадут, значит перед нами — искомая личность. Соответственно станет понятна и цена.

Гиммлер задумчиво покрутил стакан.

— А вы представляете, сколько времени понадобится, чтобы свести концы с концами? Неделя? Месяц? Год? Сколько человек вы предлагаете задействовать в операции? Десять? Сто? Тысячу? Ведь речь, насколько я помню, шла о двадцати тысячах евреев. Пересчитать и сверить двадцать тысяч биографий?! Господин посол, я ждал от вас более рациональных предложений.

Граф вытер пот со лба.

— Господин министр, наверное, вы правы. Но мы пытались просчитать все варианты, которые удовлетворили бы и вас, и нас. Позвольте изложить еще два предложения…

— Не стоит, господин граф, — жестом остановил Гиммлер посланника. — У меня есть более простой путь к нашему соглашению. За две трети заключенных вы платите по 500 франков. За оставшуюся часть по 50. Как вам мое предложение?

Бернадотт, едва не поперхнувшись, отставил бокал с вином.

— Господин министр, но там нет такого количества выдающихся… пленных.

— Откуда нам знать? Может, он вчера был простым евреем, а завтра станет знаменитым ученым. Или музыкантом. Вы ведь любите музыкантов? — Гиммлер явно издевался над графом. Тот чувствовал это, но ничего не мог предпринять в ответ. — Так на чем мы остановимся? Вы согласны с моим предложением?

— Но это… баснословные деньги!

Гиммлер взял салфетку со стола, вынул из внутреннего кармана ручку и на глазах у графа сделал подсчет:

— Всего семь миллионов семьсот пятьдесят тысяч. Для ваших бизнесменов — смехотворная сумма, а для ваших соплеменников — жизнь. Жизнь, которая, как известно, бесценна.

— Я не вправе отвечать за всех направивших меня к вам людей, но думаю, что ваше предложение вряд ли их устроит.

Гиммлер сложил перед собой руки домиком.

— Господин граф, вот меня обвиняют во всех смертных грехах. А скажите мне, чем вы и ваши друзья отличаетесь от меня? Вы хотите сберечь свой капитал, а я хочу сохранить свой рейх. Вас интересует ваше будущее, а меня — будущее Германии. Вы же почему-то вошли в контакт со мной именно сейчас, когда, как вам кажется, моя страна стоит на пороге поражения. Вы же отчего-то не захотели узнать о судьбе своих братьев по крови год назад? Я уж молчу про более отдаленные времена. И вот теперь они вас вдруг заинтересовали..

Посланник молчал, тупо уставившись в стол. Гиммлер чувствовал себя судьей, и вид пришибленного обвиняемого приводил его в восторг.

— А ведь я знаю, почему ваши компаньоны начали вдруг столь скоропалительно проявлять заботу о своих бывших друзьях и братьях. Потому что если те выйдут на волю самостоятельно, то непременно потребуют ответа: а что вы сделали для нас? Для своих близких? Для наших семей? Тогда-то и выяснится, что те, кто вас послал ко мне, не сделали ничего. Ничего для того, чтобы вытащить соплеменников из наших лагерей. Чтобы спасти их семьи от нищеты. Чтобы уберечь их близких от голода. Мало того. Выяснится, что пока одни находились в лагерях, а их близкие нищенствовали, другие ваши единоверцы сидели в тех самых комфортабельных кабинетах, в которых до них сидели их друзья, по разным причинам попавшие к нам. Делали новые деньги на тех деньгах, которые ранее делали их друзья. И палец о палец не ударили, чтобы спасти единокровцев, успокаивая себя надеждой, что те давно умерли. И вот когда все вышесказанное мною всплывет, тогда у ваших более незадачливых соплеменников зародится по отношению к вам лютая ненависть. Которая перейдет потом в желание отомстить. И их месть, поверьте, сметет все ваше благополучие до основания! Вот тогда реки крови зальют и вашу хваленую и так называемую «нейтральную» Швейцарию. И никакой Красный Крест вас не спасет.

Гиммлер выдохся. Следовало закруглять беседу.

— Итак, господин посол, мое предложение вы слышали. Обсудите его со своими друзьями. Думаю, названная сумма их устроит. И на будущее: все дальнейшие переговоры вы будете вести с моим человеком. Я слишком занят, чтобы уделять столь много времени таким мелким вопросам.

На самом деле причина заключалась не во времени. Гиммлер просто боялся, что частые встречи с представителями хоть и нейтральной, но уже не столь дружественной, как раньше, державы могут быть замечены посторонними лицами. А позволить себя скомпрометировать он не мог. Одна лишь мысль, что его могут обвинить в измене, бросала рейхсфюрера в дрожь.

— С нами встретится господин Мюллер?

Вопрос посла застал Гиммлера врасплох.

— Почему вы так решили?

— Но ведь он недавно был в Цюрихе. — В голосе Бернадотта прозвучало удивление.

Гиммлер мгновенно сориентировался:

— Мюллер посещал вашу страну по личным делам. Хотя вполне возможно, что именно он и будет с вами контактировать. Но позже.