Татьяна Кигим - Dare il gambetto

Кардинал потянулся, кинув взгляд за спину Лючии — туда, где за окном еще таял день, хотя в комнате уже сгустились тени. Тени почему-то пахли кровью. Тонкие ноздри кардинала расширились, пытаясь уловить исчезающий морок. Лючия взглянула на него и подавила желание сжаться, стиснуть руками плечи, уменьшиться в точку: она тоже чувствовала нечто неуловимое, пропитавшее воздух, как кровь пропитывает повязку раненого.

Алый закат, расплавив решетки окна, зацепился за подол ее платья, оставив Бертолло в тени.

Алые отблески пламени играли на золоте перстней князя церкви. Рубин каплей крови застыл на указательном пальце — персте, указующем: «Казнить!»

Алый цвет сутаны сгущался в меркнущем свете вечерней зари, в пригибающемся в страхе танце свечей, переходя в королевский багрянец, императорский пурпур и далее — в темный оттенок свернувшейся крови.

Но она встречала врага в своем доме, она играла на доске деда, она была здесь хозяйкой, женой и дочерью; здесь всё было ей знакомо и предано до последнего плеска Леты, и даже огоньки свечей дрожали в такт ее дыханию.

Ей обязательно надо было выиграть партию на доске из венге и грушевого дерева — белыми, костяными фигурами. Напротив мрачно клубился грозовой фронт фигур из темного, с багровым отливом, янтаря — камня цвета кардинальской сутаны и сгустков крови.

— Какие у вас интересные фигуры! — заметил кардинал.

Лючия почувствовала, как сердце предательски дрогнуло и оборвалось: будто горная осыпь, застучало вниз, вниз…

— Мне нравятся черные, я предпочитаю играть только ими. Хотя эти я бы назвал кровавыми. Темный янтарь? Несомненно, — кивнул Бертолло, не дожидаясь ответа. — Он куда ближе своих солнечных собратьев к истинной сути своего естества — ведь это смола… Смола, — повторил он, с напором взглянув в глаза женщины. — Темная, застывшая смола из самого сердца ада!

Лючия молчала.

— Ну, не воспринимайте всё так близко к сердцу! — расхохотался Бертолло. — Возможно, и не из ада; может, из обыкновенного леса.

Бертолло взял одну из фигур, поднес к глазам, внимательно и неторопливо разглядывая. Сжал в ладони, прямо и насмешливо взглянул в глаза синьоре дель Карро. Конечно, знал! Можно было предположить, что такой человек, как Бертолло, тоже владеет секретами ядов и териаков… Большинство игроков умирали, прикоснувшись к первой пешке. Другие протягивали пять-шесть ходов.

— Кстати, вы замечали, что, если приглядеться, внутри отдельных фигур из янтаря можно заметить распростертые крылья пойманных в ловушку насекомых? Мне они напоминают души грешников, пойманные кипящими и обледеневшими потоками преисподней.

Бертолло усмехнулся. Под его неотрывным взглядом Лючия чувствовала себя точно такой же бабочкой, застигнутой неотвратимой волной густой и липкой безнадежности.

— Это шахматы моего деда, — прошептала Лючия и подумала: «Я всё равно обыграю тебя!»

Кардинал на мгновение задумался и двинул второго коня. Эта восточная игра давно превратилась из греховной забавы во времяпровождение, достойное князей света и церкви. Бертолло усмехнулся своим мыслям: света и церкви…

— Ваш ход, — в изысканной любезности растянул он нить губ.

Лючия, едва прикоснувшись, подтолкнула фигуру из кости дорогого северного зверя. Перед глазами плясали клетки: венге и розоватая древесина груши, будто темные сутаны и розовые перси грешных прелестниц.

— Я так и думал, — удовлетворенно произнес кардинал. — Женщины в последнее время редко преподносят мне сюрпризы. Кажется, я наконец-то начал их понимать.

Лючия обольстительно улыбнулась. А сердце рухнуло холодной глыбой в живот и ниже, а после подпрыгнуло и замерло в горле от неизбывного ужаса.

Восемь шагов к смерти уже сделаны игроками — по четыре на каждого. Благородные пальцы восемь раз прикоснулись к гладкой поверхности проклятых фигур.

Итальянские яды тончайшей пленкой покрывали редкую кость и древнюю смолу. Убить противника с первого хода не удалось — и разворачивающаяся позиционная война не обещала ничего хорошего и самой Лючии. Кто раньше сломается, задохнется, захлебнется, поймет, что игра окончена? У кого териак лучше?..

Лючия с ужасом следила, как ее холеные руки в очередной раз касаются смертельных фигур. Только не это! Только не взмокнуть! Только не пот! Только не влажные ладони!.. Тальк предохранял от яда — чуть-чуть, но достаточно, чтобы оттянуть приближение к тому порогу, за которым противоядие уже не справится с полученной дозой смертоносного зелья. Она была в менее выгодном положении, чем кардинал Лазаро Бертолло, чья сухая кожа давала ему немалую фору.

— Я даже рад, что вы не пожелали сдаться без сопротивления. Знаете, мне уже осточертели женщины, которые сразу бросаются на колени и тянутся целовать руки. Безумно скучная прелюдия! Такие победы без боя не для сильных мужчин и не для красивых женщин. Наша прелюдия мне нравится, нравится… Для меня честь составить партию такому искушенному игроку, как вы, синьора! — сказал Бертолло, и непонятно было, правду он говорит, делает комплимент или издевается.

Он двинул ферзя и приложился бледно-лиловыми, синюшными губами к бокалу с красным вином. «Как кровь», — подумала Лючия. Рыбьи глаза кардинала неотрывно целились ей в зрачки.

— Вы смелы, монсиньор, — через силу улыбнулась Лючия, делая ход.

Пятое прикосновение. Кардинал не спешил умирать. Дальше испытывать силу противоядия она не собиралась.

Какая разница, умрет ли он в корчах, если и ее холодное тело оплачет город! Чем больше ходов — тем вероятнее смерть. Поединок ума превращался в поединок выдержки. Кардинал насмешливо глядел на соперницу. Ладони его были сухи.

«Я играю на своем поле», — в который уже раз подумала Лючия.

Одиннадцатый стук фигуры по доске. Двенадцатый.

Успехом было уже то, что кардинал согласился на эту партию.

— Да, смелость нужна для бурной и дерзкой игры… Например, для розыгрыша гамбита. Вы ведь знаете, что это название шахматных партий, в которых жертвуют фигурами с целью скорейшего развития ситуации на доске?

— Вы меня оскорбляете! Конечно, я умею играть и знаю, что такое гамбит!

— Прошу прощения.

Лючия чувствовала, как ее начинает бить дрожь. Яд? Нервы?..

Бертолло был невозмутим. А на кону было нечто большее, чем победа: на одной чаше весов — жизни нескольких человек, на другой — соблазнительное тело шестнадцатилетней супруги Джованни Карро. Без пяти минут вдовы любимца герцога Джованни Карро… Зачем сладколикому, влажногубому мальчишке такой плод? В некоторых моментах с кардиналом можно было почти согласиться.

Ах, если бы про него не распускали такие страшные слухи!

— Ваш ход, — фраза кардинала глухо упала в бокал.