Вера Космолинская - Драконье царство

И вскоре снова заиграли рожки, послышались крики — команды и кличи, и туго составленные клинья вновь двинулись на приступ нашей высоты. Стылый влажный ветер рвал мятущиеся повсюду флажки и хлопал установленным на самом виду на вершине насквозь отсыревшим багряным драконом на темном полотнище штандарта. Выкатились на боевые позиции катапульты и баллисты, полетели первые снаряды, все больше метя в упомянутый штандарт, но пока не попадая.

— Может лучше уберем эту вешку для пристрелки? — поинтересовался Гавейн.

— Ты сам не веришь в то, что говоришь, — сказал я с укоризной. — Кто же раньше времени спускает флаг?

— Ну, не верю, ну и что? — беспечно усмехнулся Гавейн. — Надо же что-то говорить в промежутках между делом.

— Наводи! — крикнул он, и снаряд из баллисты, которой он сейчас командовал, через полминуты попал точнехонько в «рыльце» одного из движущихся клиньев, расколов его пополам.

— Клин клином выбивают, — вздохнул я, и дал сигнал ближайшей катапульте — теперь «мой» клин подошел как раз на нужную дистанцию для того, чтобы получить первые в этом бою неприятности себе на голову. Галахад потихоньку обстреливал или расстреливал вражеские метательные орудия.

Чем хорош день — все-таки многое видно. Чем хороша гора — в нее быстро не вскарабкаешься. У того и у другого есть еще масса других преимуществ помимо всего лишь света и закона всемирного тяготения. И в «царя горы» можно играть долго и счастливо, если подобные слова можно применить к более или менее успешному взаимному истреблению. Миниатюра жизни. Сжатый формат. В состоянии мира и порядка жизнь не чувствуется так, как в своих концентратах — войнах и азартных играх, где вопрос удачи-неудачи, выживания или схода со сцены — дело одной минуты. Если каждое сражение или даже всего лишь игра — целая жизнь, неудивительно, что вообще существует такая штука как азарт. Когда в каждом ударе сердца целая вечность — это ли не способ побыть немного бессмертным? Остаться живым, когда вокруг рушится и умирает все — это ли не повод ощутить свою божественность, ради которой можно даже рискнуть и самим выживанием и сложить затем «Гимн в честь Чумы»?

Снаряды, хотя баллисты и катапульты саксов были частично выведены из строя Галахадом, стали лететь более прицельно. Просвистевшая шальная гигантская стрела смела со своего пути небольшой отряд стрелков вместе с частью верхнего края земляного вала. Летящий камень, из тех что «по ночам ломает башни и мстит случайному врагу» произвел опустошение совсем рядом с моей собственной катапультой, едва задев вскользь саму машину.

Сейчас в этих словах не было ни капли мистики. Не было и огней? Но какими искрами в глазах может отразиться напоследок эта обрушивающаяся с небес черная тень при настоящем попадании?

Мы обрушивали эти камни вниз, принося другим куда больше потерь, иногда вызывая небольшие осыпи, и не все они оставались лежать там, куда упали, часто они еще катились какое-то время по склону. Не хотел бы я оказаться сейчас на стороне Кольгрима. А что, если бы как-нибудь угораздило? Кто сказал, что такое невозможно? Нет, с такими мыслями точно пора уходить в какой-нибудь монастырь, — подумал я, подбирая точку для очередного удара, который должен был нанести упорно подбирающимся саксам наибольший возможный ущерб. «Генеральное сражение — самый кровопролитный способ разрешения задачи» [5] Клаузевиц «О войне». . Но что без него? — Война на истощение? Что значит: «губить ужасающее, доселе неслыханное, но все же недостаточное для убедительной победы количество человеческих жизней» [6] Черчилль «Мировой кризис». . Уж лучше быть убедительным. Это даже в конечном счете выходит гуманней. Кто-то когда-то говорил, что на самом деле нет ни большего ни меньшего зла, в любом случае зло это зло. Может и так, вот только выбирать больше не из чего. И еще хотелось бы сказать этому умнику, что не существует вещей сплошь и исключительно положительных, а предположение подобного, как постулат абсолютной безгрешности чего-то или кого-то — уже есть нечто далеко не положительное, если не сказать гнусное и жуткое, что, проявляясь в реальной жизни, ведет к особенно большим кровопролитиям. Хоть и обладает большой притягательностью и соблазнительностью, так как сильно облегчает жизнь возможностью напрочь отключить мозги и все сопутствующие неудобства вроде совести. Так и спится крепче, и естся слаще, и огни аутодафе греют веселей, уютней и праздничней. Просто не жизнь, а добрая сказка.

Но вернемся к нашей недоброй сказке. Когда мы уже отражали приступ и саксы были более всего отвлечены нами, оттеснявшими их с позиций, на которые им удалось сперва прорваться, и когда им было определенно не до того, чтобы смотреть по сторонам, где нас не было и оглядываться назад, в их тылу началось какое-то замешательство, быстро переросшее во встревоженную суматоху. Это тут же ускорило их отступление и даже сделало его бесповоротным. Мы вдруг остались без противника, наблюдая только, как он стекает вниз по склону как отбегающая волна.

— Кей! — послышались торжествующие возгласы бриттов, да что там возгласы — просто радостные вопли. — Это Кей!

— Ну наконец-то, не прошло и полгода, — проворчал Гавейн, с которым под конец боя мы оказались так сжаты с боков, что практически утыкались друг в друга спинами.

— Что-то он рановато, — проворчал я недовольно. Я велел ему выдержать сколько возможно, чтобы перед тем подробить силы саксов небольшими порциями. В конце концов, при не длительной осаде все преимущества — на стороне осажденных, и гибнет их куда меньше, чем нападающих. Впрочем, ладно уж, это все теории, не могу сказать, что совсем не был рад тому, что Кей наконец появился. Как бы то ни было, дело шло к развязке.

— Иди ты к черту, рановато! — патетически ответствовал Гавейн. — Давно пора! Еще чуть-чуть, и подоспел бы на похороны…

— Не преувеличивай. Та-ак… перейдем в преследование, или наоборот, лучше пока придержим? — пробормотал я, глядя то вверх, то вниз. Хаос, царящий вокруг нас, уверенно перемещался с вершины вслед за «отбегающей волной».

— С расстроенными рядами?!

— Ну, давай останавливать!

Примерно через полчаса порядок был более-менее восстановлен, а в воздухе повисло странное тяжелое чувство — предчувствие эпического финала. Довольно угнетающая штука. Угнетающая до подташнивания. Не столько возможностью проиграть, сколько возможностью выиграть и утопить свою победу в крови. И сознанием того, что выбора, собственно, нет. Ни сейчас, ни потом, не только у нас, бриттов, но и у нас, кем бы мы ни были, и когда бы мы ни были. Извечный Гамлетовский вопрос, для которого есть только одно разрешение — выйти из игры окончательно, туда, где уже нет никаких вопросов, но вместе с ними, нет и ответов. Потому, как ни хотелось бы порой со всем покончить, далеко не всегда хочется покончить со всем именно так. Тем более что все равно когда-нибудь придется и никто туда не опоздает. Пока еще у нас есть хотя бы вопросы… И вот так вот Вселенная смотрит на себя глазами каждого своего создания и мучительно размышляет, какого же черта она устроена именно так?..