Роман Белоусов - Знаменитые авантюристы

Вскоре Бертран исчез из поля зрения Видока. Но сведения, которые он сообщил, запомнились Видоку. А вскоре многие из олимпийцев были арестованы, как можно было понять, благодаря доносу мнимого сержанта. «Вероятно, он был награжден, неизвестно только кем, — говорит Видок, — очень может быть, что высшая полиция, довольная его услугами, продолжала поручать ему шпионские миссии, так как несколько лет спустя его видели в Испании, где он получил чин лейтенанта и где на него смотрели не хуже, чем на какого-нибудь аристократа из фамилий Монморанси или Сен-Симона».

Хотя Видок и отказался от предложения стать осведомителем, но эта мысль, как увидим, запала ему в голову.

Сколько раз он проклинал судьбу, погубившую его молодость, проклинал свои беспорядочные страсти и тот суд, который своим несправедливым приговором повергнул его в бездну, из которой он не мог выбраться, проклинал, наконец, все эти порядки, закрывавшие двери раскаянию. Он был изгнан из общества, хотя готов был исправиться и давал лучшие доказательства своих благих намерений: всякий раз после очередного бегства он отличался примерным поведением, привычкой к порядку и редкой добросовестностью в выполнении своих обещаний.

Теперь он твердо решил сделаться честным человеком и заработать право вернуться в мир добропорядочных людей. В мысли этой он утвердился, оказавшись однажды в Париже на Гревской площади во время казни двух преступников. В одном из них он, к своему удивлению, узнал бывшего дружка, замешанного в деле с подделкой документа об освобождении Буателя и предавшего его, Видока.

С чувством удовлетворения и ужаса одновременно он слушал слова глашатая, возвещавшего: «Вот приговор уголовного суда департамента Сены, осуждающий на смерть Армана Сен-Лежэ, бывшего моряка, родившегося в Булони, и Цезаря Гербо, освобожденного каторжника, обвиняемых и осужденных за убийство…» Гербо и был тем самым негодяем, который оговорил Видока.

Между тем смертельно бледный Гербо взошел на эшафот. Он еще старался казаться молодцом, но его выдавало нервное подергивание лица. С видом напускной отваги, окинув взором толпу, он готов был опуститься на «качалку», как вдруг заметил Видока. Показалось, что он вздрогнул и на бледном лице проступил румянец. Что подумалось ему в этот миг? Испытал ли он на краю смерти хоть каплю раскаяния? Видок так и не узнал об этом. Он стоял, словно остолбенев, и молча наблюдал, как телега с красным покрывалом в сопровождении жандарма направилась к кладбищу Кламар при больнице на улице Фер-э-Мулен, где со времен французской революции хоронили тех, кто испытал на своей шее действие изобретения доктора Гильотена.

«Если бы из тьмы гробовой могли раздаться голоса жильцов этого ужасного погоста, — подумалось Видоку, — то заговорила бы сама история, вернее, одна из мрачных, постыдных ее страниц, тяжким бременем лежащая на совести человеческой. Послышались бы зловещие вопли убийц и изменников, клейменных каторжников и душегубов, бандитов и грабителей». В любой момент и он, Видок, может оказаться в числе обитателей Кламара, в компании отъявленных негодяев — минутных знакомцев свирепого палача Сансона, который виртуозно в один миг отсечет его голову и, подняв за волосы, покажет ее толпе. Перспектива, что и говорить, не веселая.

Но как избежать такой участи? Как вырваться из того порочного круга, по которому ходит не один год? Зрелище казни встревожило его до глубины души. Словно прозрев, он ужаснулся тому, что много лет имел дело с разбойниками, осужденными на плаху.

Воспоминания унижали его в собственных глазах, внутренне заставляя краснеть за себя. Он бы желал утратить память и провести черту между настоящим и будущим. Однако ясно сознавал, что будущее находится в прямой зависимости от прошедшего. И оно, это прошедшее, говорило ему, что в любую минуту он может быть схваченным, как вредное и опасное животное. Мысль о том, что ему никогда уже не удастся сделаться порядочным человеком, повергла его в отчаяние. И чем больше он думал об этом, тем более становился угрюмым, молчаливым и задумчивым. Сам того не сознавая, он, видимо, начинал испытывать чувство раскаяния, подспудно зрело желание, несмотря ни на что, навсегда порвать с прошлым.

Но как искупить вину? Как заставить поверить, что он готов исправиться?

Вот тут-то он и вспомнил о предложении того самого сержанта, служившего секретным осведомителем.

Недолго думая, Видок написал письмо жандармскому полковнику о том, что ему известны имена тех, кто недавно совершил кражу в конторе дилижансов. Он действительно знал участников и тщательно описал их внешность, благодаря чему преступники были схвачены. Правда, пока что он не назвал своего имени и действовал анонимно. Но начало было положено. О нравственной стороне своего поступка, честно говоря, он мало задумывался.

Вскоре представился новый, более серьезный повод оповестить полицию.

Ему стало известно о плане ограбления и убийства, задуманного двумя его дружками.

Ни минуты не колеблясь, не думая об опасности быть убитым теми, на кого собирался донести, если бы замысел его почему-либо сорвался, либо арестованным полицией, он отправился в парижскую полицейскую префектуру к самому шефу Первого отделения, ведавшему борьбой с уголовными преступлениями. Тот принял Видока довольно благосклонно, но заявил, что не может предоставить ему никаких гарантий. «Это не мешает вам сделать разоблачения, — сказал полицейский, — мы обсудим, заслуживают ли они внимания, и тогда, может быть…»

Видок попытался было возразить, заявив, что подвергает свою жизнь опасности и что господин Анри не знает, видимо, на что способны злодеи, которых он намерен выдать. Если же его вернут на галеры, то здесь его тоже ждет жестокая кара, станет известно о его контактах с полицией.

Разговор этот кончился ничем, так как полицейский отказался давать какие-либо гарантии. Сделка не состоялась, и Видок покинул полицию, не назвав своего имени.

На некоторое время Видок оставил мысль о сотрудничестве с властями. Вынужден был, как и прежде, скрываться, жить под чужим паспортом, каждую минуту ожидая ареста. Он не сомневался в том, что над ним тяготеет проклятие и напрасно бежать от порока, который настигал его, и некая роковая сила, которой противился всеми силами души, будто издевалась над ним, разрушая все его благие намерения и постоянно подвергая невероятным переживаниям.

Правосудие в конце концов всегда настигало его. И в этот раз он снова оказался в Бисетре. Встретили его заключенные как признанного главаря уголовного мира, называли генералом, королем риска. Его авторитет был непререкаемым. Про него рассказывали чуть ли не легенды, приписывали то, чего он никогда и не совершал, в частности дерзкие налеты и убийства. Будто бы не раз спасался он и от гильотины.