Богдан Сушинский - Полюс капитана Скотта

Скотт понимал, что самое время дать возможность людям отдохнуть, однако слишком уж хорошим выдался этот день, чтобы можно было терять время. Поэтому он приказал снять лыжи, и еще до завтрака они прошли почти девять миль. Сам же завтрак устроили себе под крутым склоном возвышенности, на которую им еще только предстояло взобраться.

— Пока что мы все еще идем по возвышенности, — попытался подбодрить своих товарищей Скотт, — но дня через четыре мы спустимся с этих вершин и пойдем по низменной равнине. Там и температура значительно выше, и, если помните, крутых подъемов и спусков значительно меньше.

— Хочется надеяться, что когда-нибудь мы действительно выберемся отсюда, — почти всхлипывая, произнес Эванс. — Хотя я уже в это не верю.

— Вначале нам надо взобраться на это плато, — добавил Уилсон, — причем сделать это следует как можно быстрее, пока температура не понизилась до ночной. А склон, как я вижу, заледенелый, скользкий, как бы чего не произошло.

Его слова капитан Скотт вспомнил уже минут через двадцать. Достигая первой седловины, он неожиданно поскользнулся и, сорвавшись с небольшого уступа, с такой силой ушиб плечо, что поначалу показалось, будто совершенно разбил его. Уилсон и Бауэрс тут же спустились к нему в расщелину, помогли встать на ноги, и врач попытался выяснить, нет ли перелома или вывиха. Диагноз: «Ничего страшного, обычный ушиб, хотя и очень сильный», немного утешил и самого Скотта, и остальных полярных странников, однако боль от этого не притупилась. До конца дня и ночью чувствовал он себя скверно.

— Будем надеяться, что это ненадолго, — молвил Скотт, ощущая, как лямка буквально обжигает огнем его предплечье и лопатку.

— Не кажется ли вам, сэр, что мы попали в какую-то роковую полосу неудач, полосу травм и всех прочих неприятностей? — спросил Эванс, обращаясь к нему уже как к товарищу по несчастью.

— Не кажется, унтер-офицер, — довольно холодно произнес «полковник флота». — Никакой роковой полосы нет. Просто сказывается усталость, при которой мы теряем бдительность и осторожность. Причем теряем все, в том числе, как видите, и я, ваш капитан Скотт.

— Нет, сэр, — упорно покачал головой Эванс, — просто все мы пока еще не поняли, насколько здесь, — обвел он взглядом пространство перед собой, — все серьезно.

«А ведь отныне одним инвалидом в палатке может стать больше, — с горечью подумалось Роберту. — Правда, у Уилсона с ногой чуть лучше, но даже у него вскоре все может ухудшиться так же, как у Эванса с руками, особенно с пальцами. И мы окажемся счастливчиками, если сумеем выбраться из этого „ледового безумия“ без особых трагедий».

Помня о недавней аварии на спуске, по склону полярники теперь спускались с максимальной осторожностью, следя за санками и всячески подстраховывая друг друга. Скотту даже показалось, что после его увечья полярные странники стали более внимательно, даже трогательно, относиться друг к другу. Очевидно, потому, что каждый вдруг понял, что следующей жертвой в этой череде падений и ушибов вновь может оказаться он сам.

— Мы опять потеряли след, сэр, — вывел его из раздумий навигатор. После спуска с плато Скотт стал настолько полагаться на бдительность Бауэрса, что почти перестал следить за старой колеей, которая то возникала в очередном гребне, то вдруг вновь исчезала на очередной ледовой поляне. — Впереди высокие заструги, но я не уверен, что мы сумеем быстро отыскать след наших санок. К тому же заструг этих — как волн в океане.

— Что вы предлагаете, лейтенант?

— Судя по всему, мне следует отправиться на поиски следа. Иначе нам придется плутать всем экипажем, вместе с санками.

— След мы, может, и найдем, но потеряем время. И потом, я боюсь за вас, Бауэрс, — проговорил капитан, пытаясь массажировать предплечье, которое время от времени простреливала странная острая боль, словно его пронизывала пущенная кем-то стрела.

— За меня? Почему? Со мной все в порядке, сэр. Пока что ни ушибов, ни обморожений.

После этих слов капитану вдруг захотелось обнять этого парня, как только что нашедшегося родного сына.

— Именно потому и боюсь за вас, что вы — последний из нас, кто пока что по-настоящему держится, что вы — последняя наша надежда.

Бауэрс оглянулся на стоявших позади него спутников и почувствовал себя неловко. Как-то слишком уж трогательно это прозвучало в устах начальника экспедиции.

— Тем более вам стоит использовать меня при самых сложных ситуациях, сэр, — негромко, почти доверительно произнес он.

— Вы сами сказали: «при самых сложных», которые еще ждут нас впереди. А пока что ведите нас строго на север, лейтенант-навигатор. И давайте условимся: как только мы теряем след — движемся строго на север, до самого глетчера — только строго на север. Мы уже несколько раз петляли в поисках старого следа и всякий раз только случайно находили его. Причем только потому и находили, что придерживались курса на север. Все, поднять паруса!

И тактика Скотта вскоре оправдала себя. Пройдя около полумили, группа вдруг наткнулась на колею, которая оказалась следом команды лейтенанта Эдварда Эванса, что вполне устраивало полярных странников.

Как бы там ни было, а перед приказом полковника флота разбить лагерь Бауэрс доложил ему: после последнего привала они прошли еще семнадцать миль.

— Почти невероятно, — признался Скотт, объявляя всей команде благодарность за усердие и преданную службу королю.

В этот раз сон перенес его на палубу парусника, судя по всему, того самого, на котором они с Кетлин шли из далеких африканских владений Англии в еще более далекую Австралию. Вдали проплывали берега какого-то острова, по палубе прогуливались разнаряженные пары, а они с Кетлин стояли, плотно прижавшись друг к другу, так что Роберт ощущал не только манящее тепло женского тела, но и проявление той страсти, которая уже давно не поглощала его сознание и не вовлекала в свои губительные сети.

Во сне Роберт вспомнил, что за все время прогулок по прожженной африканским солнцем палубе так ни разу и не решился обнять Кетлин, хотя очень хотелось этого. В невыносимо душной каюте она тоже сторонилась его, поскольку то страдала от жары и морской болезни, то стеснительно переживала период, как она выражалась, «женской непригодности».

Последнее, что ему запомнилось — они с Кетлин стоят на палубе, но уже не обнимаются, а держатся за руки и неотрывно смотрят друг другу в глаза.

Что произошло потом, Скотт, который никогда не был ни любителем, ни толкователем снов, объяснить не мог. Он лишь помнит, что паруса и палуба неожиданно исчезли, а Кетлин, отдаляясь от него куда-то в поднебесное пространство, множество раз произнесла одни и те же слова, смысл которых Роберт считывал с ее ярких, выразительных и таких пленяющих губ: «Зачем, Роберт?! Куда и зачем?!»