Виталий Гладкий - Копье милосердия

Неожиданно вдали показалось пыльное облако, и вскоре к таможенному посту приблизилась отряд вооруженных всадников на верблюдах. «Караван бедуинов…», — понял Авл Кассий и решительно преградил им дорогу. Позади него в спешном порядке занимали позиции легионеры, держа оружие наготове и алчно поглядывая на переметные сумы путников.

— Куда едем, что везем? — достаточно вежливо спросил Авл Кассий, поприветствовав путешественников характерным воинским жестом, — поднятой вверх на уровень плеча левой рукой, сжатой в кулак, — за долгие годы вошедшим в плоть и кровь старого служаки.

Его вежливость происходила вовсе не от хорошего воспитания или строгих служебных установлений, требующих обходительности с иноземцами, тем более купеческого сословия. Впереди отряда находились три весьма колоритные личности в богатых одеждах: седобородый старец и двое мужчин средних лет. От них исходила какая-то странная сила, которая заставила декуриона унять свое рвение; некоторые легионеры даже рты открыли от изумления — таким паинькой обычно грубого и жесткого Авла Кассия они видели впервые.

— Мы направляемся к царю Иудеи Ироду Великому с посольством, — приветливо улыбаясь, сказал седобородый старец.

Авл Кассий мгновенно сник — надежда на щедрую мзду растаяла на глазах. Караваны послов не подлежали таможенному досмотру и с них не бралась пошлина. И тут случилось невероятное: старец полез в свои одежды, достал оттуда увесистый мешочек с деньгами и точным движением послал его с высоты седла прямо в руки декуриона, который поймал его одним движением — как кот зазевавшуюся мышь. Послышался характерный звон, и в голове декуриона мелькнула совсем уж бредовая мысль: «Неужели золото?!»

— Прими от чистого сердца, — сказал старец. — Из уважения к нелегкой солдатской службе. Разделите между собой поровну. А это… — тут он щелкнул пальцами, и в его руках, словно по мановению волшебной палочки, появилось великолепное копье. — Это лично тебе, декурион. Достойное оружие — достойному воину.

Уже и легионеры разделили и пересыпали в свои кошельки нечаянный и щедрый дар богов — золотые ауреусы*, и караван странных послов давно исчез вдали, а Авл Кассий никак не мог налюбоваться драгоценным подарком. Декурион знал толк в оружии, поэтому сразу оценил, сколько оно может стоить. Оценил — и почувствовал, как сильно забилось сердце; за это копье пришлось бы отдать оружейному мастеру почти все деньги, причитавшиеся ему за год беспорочной службы! И невольно похолодел — с какой стати ему выпала такая удача?

Авл Кассий невольно обратил свой взор к небу и увидел, как высоко вверху распластал свои крылья большой орел. Казалось, что вот-вот он спикирует вниз, на таможенный пост, и прежде не ведавший страха декурион непонятно почему инстинктивно втянул голову в плечи.

А в это время возглавляющий караван Мелхиседек, переглянувшись с Вифисарием и Гатаспой, загадочно изрек:

— Так предначертано, так тому и быть…

Дворец царя Ирода находился на западной окраине Ершалаима, в Верхнем городе. Это место господствовало над западным отрогом и отсюда посылались световые сигналы во все другие крепости Иудеи. Дворец окружала высокая стена. Северо-западная и западная ее стороны являлись продолжением городской стены и имели три башни, носившие имена Гиппия, погибшего в бою друга юности Ирода, Фасаила, покойного брата царя, и Мариаммы, бывшей жены царя.

Возле башни Гиппия находился водоем для хранения дождевой воды, а за ним двухэтажное здание, увенчанное парапетом с бойницами. Нижний этаж башни Фасаила имел крытую галерею, а на втором этаже находилась купальня и изысканные апартаменты. Башня была настолько великолепной, что выглядела как знаменитый Фаросский маяк в Александрии. Башню Мариаммы построили меньших размеров, но она была пышнее и разнообразнее обставлена.

Южнее башен находился главный дворец с двумя большими покоями, названными в честь Августа и Марка Агриппы. Кроме покоев имелось множество других помещений; некоторые их них были настолько велики, что в них укладывали спать до сотни гостей. Искусные мастера инкрустировали стены дворца редкими дорогими видами мрамора, а потолочные балки, необычно большой ширины и богато украшенные, изготовили из ценного ливанского кедра. Множество изысканных картин и скульптур радовали глаз, а все вещи домашнего обихода ювелиры изготовили из золота и серебра.

Снаружи дворца шел ряд галерей, украшенных колоннами с прекрасной резьбой. Их окружали зеленые лужайки и рощицы, которые орошались из глубоких каналов и прудов; вода в них освежалась и пополнялась каскадом бронзовых фонтанов.

Выше водоемов располагались голубятни. Голуби играли роль курьеров и представляли важную часть Иродовой системы связи. Царь унаследовал эту практику от идумейского города Мариссы, где до разрушения его парфянами голубей во множестве разводили как священных птиц в пещерах в честь Атаргатис-Танит, языческой богини, отождествлявшейся с Афродитой.

Начальник тайной стражи царя Ирода Великого, арамей* Халафта, дожидался повелителя в галерее. Струйка воды из большой серебряной клепсидры*, богато украшенной чеканным орнаментом, уже передвинула стрелку отсчета времени на два деления, а царь все не выходил из подземного мавзолея, где в хрустальном саркофаге лежала его любимая жена, Мариамма I, которую убили по приказанию самого Ирода — из ревности.

Безмолвным телохранителям царя, которые застыли, как статуи, у входа в мавзолей, и начальнику тайной стражи достаточно отчетливо слышались слегка приглушенные толстой дубовой дверью вопли и горестные стенания Ирода, но они делали вид, что глухи и немы.

После того как слуги убили Мариамму, царь опомнился, но еще никто не возвращался из царства мертвых. Тогда он приказал забальзамировать жену. Ее поместили в прозрачный саркофаг, залили светло-янтарным падевым* медом, который никогда не засахаривается, и теперь Мариамма выглядела не мертвой, а просто уснувшей. Когда Ироду становилось совсем плохо (особенно в жаркие летние месяцы), он спускался в мавзолей (чаще всего по ночам), где всегда царила прохлада, и часами рыдал над гробом жены, жалуясь ей и на подчиненных, и на беспутных сыновей, и на свою горькую судьбу, и на богов, которые наказали его многими болячками.

Семейные несчастья до того омрачили жизнь Ирода, что он уже ни в чем не находил себе отрады. Его помраченный дух повлек развитие разных болезней. Помимо лихорадки, по всей поверхности кожи Ирод испытывал невыносимый зуд, ноги сильно отекали, в желудке развивалась язва, а в кишках временами начинались ужасные боли. Кроме того, царя мучила одышка и болезненные судороги в мышцах.