Мишель Зевако - Двор чудес

Вот уже второй раз старая цыганка спасала ему жизнь.

И опять от Лантене.

Он наклонился к ней и спросил:

— Чего ты хочешь?

Он имел в виду:

«Какой ты желаешь награды за мое спасение?»

Она вполголоса ответила, указывая на Лантене:

— Чтобы его помиловали!

До сих пор Лантене не замечал ее: вокруг стояли солдаты, которые его вязали. Теперь он услышал знакомый голос цыганки и торопливо обернулся к ней.

Один из солдат решил, что это еще одна попытка сопротивления, и со страшной силой ударил Лантене по голове.

Тот упал без чувств.

Но, теряя сознание, он успел еще подумать:

«Бедная, добрая матушка Джипси! Она поспешила меня спасти!»

Великий прево нахмурил брови и отрицательно покачал головой.

— Монсеньор, — тут же быстро сказала Джипси, — я прошу у вас милости, чтобы вы соблаговолили принять меня у себя дома.

— Хорошо. Приходи сегодня в девять вечера.

— И еще прошу милости никак не распоряжаться насчет Лантене, пока не поговорите со мной…

— И на то согласен.

Сквозь зубы Монклар прорычал:

— Пусть подождет, ничего!

Довольная, Джипси быстро пошла прочь.

Лантене бросили в тележку: ведь перевязали его так крепко, что он и шага сделать не мог.

Вокруг тележки Монклар поставил двести всадников с палашами и копьями.

— К моему дому! — приказал он.

Дело в том, что в резиденции великого прево было с полдюжины застенков, ничуть не уступавших Консьержери, Шатле и Бастилии.

Через час Лантене был прикован в одном из этих застенков.

У груды медленно догоравших черных углей оставались только монахи, прежде читавшие отходные молитвы, а теперь распевавшие заупокойные. Толпа разбежалась, как только появились воры.

Манфред, как мы видели, упал одним из первых с перебитой рукой. Он долго не приходил в сознание.

Очнувшись, он увидел при проблеске сознания, пробившегося сквозь горячку, что лежит на соломе в мрачной, темной хибарке, а на него смотрит какая-то женщина.

— Это вы меня спасли? — спросил Манфред.

— Спасла? Не знаю… Тебя принесли Синичка с Колотушкой.

— А вы кто?

— Я Маржантина. Разве не знаешь меня? Белокурая Маржантина…

Манфред закрыл глаза и принялся бормотать что-то нечленораздельное: он опять был в бреду.

А Кокардэр с Фанфаром пропали. Убили их? Или только ранили?

Теперь толпа, опомнившись от страха, возвращалась к кострищу, молча, с алчным любопытством разглядывая кучу угля и пепла. От тела Доле осталось только несколько косточек, торчавших среди углей.

Было около трех часов дня.

Монахи не расходились.

Итак, к трем часам толпа сплотилась вокруг братии. Одна женщина из народа крикнула:

— Возьмите хоть пепел его! Похороните его с честью в освященной земле!

Лойола, услышав эти слова, вздрогнул и очнулся от неподвижности, в которой пребывал с самого утра. Нападения воров он не видел и не слышал.

Из-под балахона он с бескровным лицом наблюдал за казнью, не пропуская ни единой подробности, мечтая о еще более грандиозных и чудовищных казнях.

Сострадающий женский голос вернул его к действительности. Он мощным голосом произнес:

— Никакой слабости! Никакой пощады еретику и нечестивцу! Братья, возьмите прах его и развейте где-нибудь в диком поле!

Палач с подручными достали из своей тележки свежеобструганный деревянный ящичек и лопаты. Два монаха взялись за лопаты. Останки ученого ссыпали в ящик, и еще два монаха, должно быть, назначенных заранее, унесли его.

— Так погибнут грешники от лица Господа Иисуса! — вновь возгласил Лойола.

И перед этим грозным гласом задрожала, склонила головы вся толпа.

— Аминь! — откликнулся хор пятисот монахов.

Расставшись с Монкларом, Джипси тотчас отправилась с площади Мобер во Двор чудес. Но на улице Дурных Мальчишек она увидела двух человек, которые на самодельных носилках несли третьего.

Рядом с носилками шли две женщины — цыганка сразу узнала знакомых потаскух. Она подошла ближе и увидела на носилках Манфреда. Глаза его были закрыты.

— Он мертв? — спросила Джипси.

— Да нет, просто без чувств лежит. У него рука перебита.

— Куда вы его несете?

— Как «куда»? К тебе, Джипси!

— Ко мне? — сказала она таким голосом, что потаскухи так и застыли на месте. — А меня сегодня дома не будет. Да потом, право слово, ему опасно будет во Дворе чудес.

Джипси задумалась. Что творилось в ее зачерненном сознании? Не жалость ли в этот миг осветила ее дикий взор?

— Несите его к Маржантине! — вдруг сказала она.

— К полоумной? Да что с тобой вдруг, Джипси?

— Право слово, — сказала она, — нужно ему быть у Маржантины… вы не знаете почему… а я знаю!

Потаскухи переглядывались, изумляясь все больше и больше. Но Джипси так уважали, так высока в этом наивном и легковерном мире была ее репутация «прозорливицы», что девицы ничего не возразили.

Мужчины опять подняли носилки. Цыганка видела, как они вошли в дом полоумной Маржантины.

Дома Джипси села и что-то долго писала. Ведь она умела читать, писать и считать, хотя всячески остерегалась хвастать своими умениями.

Закончив писать, она сложила бумагу, заклеила облаткой и бегом пустилась к Маржантине. Манфред лежал там на полу на соломе.

— Будешь за ним ухаживать? — спросила она.

— Да, да, — ответила Маржантина. — Раз было, за мной гнались, а он меня выручил.

— Вот и хорошо. Деньги тебе нужны?

Не дожидаясь ответа, она сунула в руку Маржантине несколько экю и продолжала:

— А знаешь, Маржантина, что я тебе скажу? Будешь за ним хорошо смотреть, он поможет тебе и дочку найти.

Маржантина подошла к двери и задвинула засов.

— Пусть кто сунется! — буркнула она при этом.

— Теперь слушай внимательно, — продолжала Джипси. — Видишь вот это?

Она показала запечатанное письмо.

— Так вот: когда он поправится, но не раньше — поняла?..

— Поняла, не раньше…

— Отдашь ему вот эту бумажку.

— Ясно. Давайте сюда.

Маржантина взяла письмо и засунула в дырку в стене, которая была у нее вместо шкафа.

— Запомни хорошенько, — еще раз повторила Джипси. — Не раньше, чем он поправится!

— Раньше не дам!

«Вот и хорошо, — подумала Джипси. — У меня будет неделя с лишним. Даже больше, чем нужно».

Она еще раз посмотрела на Манфреда не без нежности и ушла.

Дома Джипси сложила в сверток ценные вещи — главным образом украшения — на довольно большую сумму. Достала из тайника золотые монеты и засунула в кожаный пояс, а пояс надела на себя под одежду.

Она думала о Манфреде — вернее, пыталась думать — и бормотала про себя бессвязные слова:

— Ну как я могла подумать, что привяжусь к нему, что мне захочется, чтоб он не был несчастен! А Монклар… вот кому будет плохо! Ну и пусть Манфред будет счастлив, мое какое дело? Теперь уж он не уведет у меня сына прево… Но как он будет плакать! Лишь бы с ума не сошел! А то еще, может, и умрет сразу…