Мишель Зевако - Двор чудес

— Жан, дорогой мой Жан… — прошептала чаровница.

— Госпожа моя? — отозвался он.

— Расскажи мне, как все было…

Мрачное страдание выразилось на бледном лице несчастного.

— Я же все рассказал вам!

— Ну и что? Быть может, ты позабыл какую-нибудь важную подробность…

— Я ничего не забыл, — мрачно ответил Жан.

— А я хочу! — настойчиво сказала Мадлен. — Разве ты мне не верный слуга?

— Верный до смерти! — выдохнул Дурной Жан.

— Так повинуйся!

— Но я так жестоко страдал от всего этого — к чему теперь возвращаться? Или я не довольно сейчас вытерпел!

— Я тебе говорила, Жан: нынче ночью твои страдания кончатся!

— О, если бы так! — прошептал он сквозь стиснутые зубы.

— Итак, — продолжала Мадлен Феррон, — ты был, говоришь, в лесу?

— Вы приказываете — ну что ж! Да, госпожа моя, я на это осмелился… я сделал то, что вы велели… но клянусь: лучше бы мне тысячу раз умереть, чем еще раз так настрадаться!

— Жан, славный мой!

И она улыбнулась ему с тем непревосходимым кокетством, даром которого обладала. Потрясенный этой улыбкой, бедняга рассказывал дальше:

— Да, я был в лесу… Да, поджидал, когда проедет королевская охота… Да, я видел короля… Да, передал ему ту записку, что вы мне давали…

— И что он сказал? Он ее сразу прочел?

— Да! — ответил Дурной Жан и крепко стиснул кулаки.

Мадлен и вправду томила этого человека чудовищной мукой ревности. Но она этого даже не замечала. Вся поглощена своим замыслом, настороженная, лукавая, ласковая, она вырывала у Дурного Жана слова, обжигавшие ему гортань.

— Прочел, — повторила она. — А как он выглядел? Улыбнулся?

— Да! Улыбнулся!

— Знаю я эту улыбку… — думала вслух Прекрасная фероньерка. — Улыбка владыки, который думает, что все принадлежит ему; улыбка мужчины, который устал от любовных приключений и считает, что оказывает благодеяние женщине, отдавшейся ему… А что он сказал?

— Сказал: «Хорошо, приду».

— Час близок, Жан!

Он содрогнулся.

Она встала, подошла к камину, разожгла огонь, как будто ей было холодно. Жан растерянно смотрел, как она ходит туда-сюда, а она только и делала, что принимала позы, способные свести его с ума…

Потом она открыла ларец на столе и достала оттуда крепкий кинжал.

— Видишь эту игрушку? — спросила она.

Он кивнул.

— Ее подарил мне он… да-да, однажды я увидела этот кинжал у него на поясе, взяла его из прихоти, а он отдал мне насовсем, да еще и сказал с улыбкой: «Быть может, он вам еще пригодится!»

Она тихонько рассмеялась:

— Вот и пригодится теперь!

Она подошла к Дурному Жану, вложила кинжал к нему в руку и серьезно спросила:

— Ты не дрогнешь?

— Нет! — воскликнул он с неисцелимой злобой — самой страшной, той, которую рождает ревность.

— Не забудь: ударишь только, когда я позову! Послушаешь меня?

Он немного замялся и ответил:

— Да, только когда вы позовете…

Но по его заминке Мадлен поняла: если она не позовет, он все равно ударит.

Какова же была тайная мысль Прекрасной Фероньерки? Если бы мы повиновались обыкновенным правилам так называемых романов, то обрисовали бы героя одной краской. Ее смертельная ненависть преследовала бы Франциска I до тех пор, пока бы не утолилась. Но в жизни не все бывает так просто.

Итак, мы вынуждены объявить, что Мадлен Феррон, конечно, ненавидела короля, но еще более того она его любила: сама ее ненависть, в сущности, была ожесточенной любовью.

Не надо делать отсюда вывод, что она готова была отказаться от мести. Она в самом деле хотела убить короля. В самом деле желала видеть, как он умирает той страшной смертью, которую она себе вообразила.

Но на последнем свидании с осужденным на смерть любовником она стремилась испытать предельное наслаждение.

Может быть, она хотела убедиться, что Франциска I в самом деле поразила та ужасная болезнь, тот смертоносный яд.

Она решила одно из двух: «Либо король болен этим недугом — тогда он и сам умрет; либо он не заболел — тогда я велю его зарезать».

На самом деле она сама себе не признавалась, что страстно желает еще раз повидать любимого. А о том, что это может быть опасно, что любимый и сам может ее убить или схватить и бросить в какой-нибудь застенок, она и вовсе не думала.

Король Франциск I в самом деле получил записку от Прекрасной Фероньерки; Дурной Жан не солгал ни в едином слове. В записке были такие слова:

«Молодая красавица в вас влюблена. С тех пор как вы в Фонтенбло, она жаждет объятий, которых вы, быть может, соблаговолите ее удостоить. Вас ждут сегодня вечером, в десять часов».

Франциск I был в полном смысле слова дамским угодником. Такого рода приключений у него были тысячи; из полученных им любовных записок он мог бы составить толстый фолиант.

Так что и эта его совсем не удивила. Он только погладил седеющую бороду и прошептал:

— Должно быть, мещаночка…

Потом спросил у Дурного Жана, где находится дом, в котором его будут ждать, и наконец ответил:

— Передай, что я приду.

Около девяти часов король облачался в полумещанский наряд, который обыкновенно надевал для таких выходов.

Потом он приказал своему камердинеру Бассиньяку послать за кем-нибудь из камер-дам герцогини де Фонтенбло.

Таково было его обыкновение с тех пор, как он сюда приехал. Вскоре камер-дама «маленькой герцогини» явилась.

— Что делает ее светлость герцогиня де Фонтенбло? — спросил король.

— Почивает, государь.

— Давно ли?

— Госпожа герцогиня легла почивать минут пятнадцать тому назад.

— Чем она сегодня занималась?

— Госпожа герцогиня целый день не изволила выходить из своих покоев.

— Но ей же надобно как-то гулять, развлекаться…

— Мы напрасно упрашивали ее, государь.

— А чем она занималась в своих покоях?

— Ничем, государь. Не пожелала слушать чтение, не дозволила с собой беседовать…

— А прялка?

— Ах, да, государь, я забыла, — брезгливо сказала камер-дама. — Действительно, целый день госпожа герцогиня пряла льняную кудель.

— А что говорила?

— Ничего, государь.

— Обо мне она не говорила?

— Нет, государь. Ни о Вашем Величестве, ни о ком.

— Так теперь, вы говорите, она спит?

— Во всяком случае, лежит в постели и глаза ее закрыты.

— Хорошо, можете удалиться.

Камер-дама исполнила реверанс и ушла.

Очень мрачный, король на несколько минут задумался. О чем были его мысли?

Его глаза на миг вспыхнули, потом он пожал плечами, вдруг переменив выражение лица с той легкостью, которая делала его совершенным комедиантом, и прошел из комнаты, где происходила беседа с камер-дамой, в кабинет, где его ожидало несколько свитских дворян.

Он вошел с улыбкой.