Клод Фаррер - СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 1

Маркиз задал еще вопрос, но на этот раз он относился ко мне:

— Сударь, вполне ли удобно вы сидите, не стесняет ли вас что-нибудь? Должен сказать, что это очень существенно для нас.

Ощупав свое кресло, я еще раз удостоверился в необыкновенной эластичности его пружин и мягкости обивки. Я коротко ответил:

— Мне хорошо.

Дотронувшись до материи, которой был обит дормез, я убедился, что это был не шелк и не бархат, но какое-то очень плотное шелковистое сукно; очевидно, оно должно было служить прекрасным изолятором. Тут я обратил также внимание, что нижняя часть всех четырех ножек кресла была сделана из толстого стекла.

Я поднял глаза и встретился со взглядом маркиза Гаспара; он стоял теперь передо мною.

— Сударь, — сказал он мне необыкновенно мягким тоном, — рассвет уже совсем близок. Нам нельзя терять на минуты времени. Вы ничего не имели бы против того, чтобы тотчас же приступить к сеансу?

Я почувствовал нервное сжатие в горле. Это была последняя дань слабости с моей стороны. Однако, кивнув утвердительно головой, я дал понять, что у меня нет никаких возражений.

— В таком случае не остается желать ничего лучшего! — воскликнул маркиз Гаспар. — И я не могу вам в достаточной мере выразить всю свою признательность.

В каком-то странном волнении он посмотрел на меня:

— Сударь, — сказал он после некоторого колебания, — мне было бы, право, очень прискорбно, если бы у вас возникла когда-нибудь мысль, что вы имели сегодня дело с жестокими людьми.

Я открыл глаза от изумления, а он продолжал:

— Я должен сознаться, что опыт, который я сейчас произведу над вами, сопряжен с известным риском, и не в моей власти совершенно устранить его. Но, во всяком случае, ни малейших страданий вы при этом не испытаете. Из предосторожности, я не буду предварительно усыплять вас, хотя, при таком условии, сеанс потребует гораздо большей затраты сил с моей стороны и будет даже сопряжен для меня с некоторыми болезненными ощущениями. Но зато вы, при добром состоянии ваших мускулов и нервной системы, значительно легче перенесете предстоящий процесс потери субстанции.

Он склонил голову набок, как бы раздумывая о чем-то.

— Да, вот еще что… — сказал он опять уже другим тоном. Потом, подумав еще с минуту, продолжал: — Я полагаю, при вас должны, конечно, находиться какие-нибудь документы с вашим прежним именем?.. Может быть, даже бумажник?.. В таком случае, будьте любезны передать мне все это, чтобы не помешать выполнению нашего проекта.

Я молча отстегнул две пуговицы моего вестона и вынул из внутреннего кармана небольшой сафьяновый бумажник. В нем был служебный документ, удостоверяющий мою личность, несколько визитных карточек, два-три конверта. Тут же оказалось и письмо начальника полевой артиллерии, которое я сунул в карман, уходя, из своей канцелярии. Все это я передал маркизу.

— Мерси, — сказал он, и на тонких губах его скользнула улыбка, а голос вновь принял какой-то торжественный оттенок.

— Итак, сударь, мы пришли теперь с вами к полному соглашению, — продолжал маркиз. — И мне остается обратиться к вам с последней просьбой: так как мы условились, что я не буду усыплять вас, то будьте, во всяком случае, любезны отдаться полнейшему покою и постарайтесь теперь избегать малейшего напряжения ваших физических сил или хотя бы даже мыслей. По возможности, уподобьтесь спящему человеку. Вам, конечно, понятно, что если я и настаиваю на этом, то делаю это в наших общих интересах.

Я взглядом выразил свое согласие.

Тогда он с церемонным поклоном произнес:

— В таком случае, мы сговорились, значит, окончательно. Прощайте, сударь…

Он исчез из моих глаз.

Но через минуту я уже почувствовал его присутствие позади себя; я знал, что он стоит и смотрит на меня. Опять какая-то тяжесть легла мне на плечи и затылок, и у меня получилось хорошо известное мне ощущение удара от пристального взгляда; уже дважды пришлось мне познакомиться с подобным ощущением; в первый раз — при встрече в горах с виконтом Антуаном, потом — на пороге этого дома, когда я впервые увидела графа Франсуа…

Правда, это было ощущение одинакового характера, но далеко не одной и той же силы. Теперь настоящие удары сыпались на меня; они придавливали меня своею тяжестью и в то же время как-то ошеломляли. Моя, и без того усталая, голова стала кружиться. Мне казалось, что вся комната, все предметы, которые я видел, стали в безумном вихре носиться вокруг меня. Я сам то падал в какие-то бездонные пропасти, то поднимался на невероятную вышину…

Это состояние было ужасно! Но длилось оно недолго.

Скоро я впал в какое-то оцепенение, и головокружение уменьшилось, а потом я вовсе перестал замечать его.

Зато страшная слабость овладела мною. Я думал, что я умираю…

..Лучше было бы на этом и кончить описание моего приключения.

Карандаш мой уже давно лежал в стороне, а завещание с траурной каймой покоится на могильной плите. Я не знаю, на что решиться и смотрю по сторонам…

Полуденное солнце золотит верхушки темных кипарисов. Их стройные ветви чуть шевелятся под слабым дуновением зимнего ветра. Небо совершенно голубое; на нем не видно ни облачка. Резкий холод леденит мои старые кости, но не смотря на это, я, может быть, в последний раз наслаждаюсь великолепием такого дня.

Стоит ли писать дальше?

Все равно — это бесполезно. Я прекрасно знаю, мне не поверят! Мне самому мое приключение кажется таким невероятным и фантастическим.

Если бы я не был здесь и не видал перед собою этой надписи, вырезанной на каменной плите, на которую я опираюсь; если бы не знал, что у меня сейчас борода, и не мог каждую минуту нащупать ее своими костлявыми пальцами, — я и сам не поверил бы. Я бы принял все это за сон или за бред сумасшедшего.

Но что можно сказать против очевидности? Сомневаться в очевидности я не могу и, значит, не имею права молчать. Я должен продолжать и закончить свое описание, — ради спокойствия и безопасности моих прежних братьев и сестер, всех мужчин и женщин…

Да, я тогда думал, что умираю. Я только чувствовал теперь что-то вроде судороги во всем теле, и больше ничего…

И по-прежнему ожесточенные удары так и сыпались на мои плечи и затылок: всемогущий взгляд был неустанно направлен на меня…

Слабость моя усилилась.

И мне казалось, что жизнь моя тихо, но безостановочно уходит из моего, не в меру измученного, тела…

Вдруг случилось нечто невероятное.

В дормезе напротив, где прежде, при свете фонаря, я видел мое собственное отражение, отраженное рефлектором, показалась теперь иная, тоже человеческая, фигура. Она также сидела в кресле, но это было уже не прежнее отражение, но вполне самостоятельный, правда, неясный, светящийся каким-то фосфорическим блеском живой человек… и он создан был из ничего…