Далия Трускиновская - Рижский редут

– Мы не знаем, что известно о Морозкиных подвигах Луизе, – заметил Артамон. – Мне в голову пришла мысль получше. Я подкараулю эту вашу Луизу и совращу ее с пути истинного. Тогда-то многое и выяснится!

– А коли она – мужчина?! – воскликнул изумленный Сурок. – Ты же сам утверждал!..

– Ну, так это первым делом и обнаружится. А коли баба… Влюбленная баба, было бы вам известно, от любовника секретов не держит.

– Влюбленная?.. – хором переспросили мы.

– А что тут удивительного. Против меня еще ни одна не устояла. Уж не знаю, почему, но так оно и есть, – с неподражаемой скромностью сообщил Артамон. – Ну а коли мужчина – свяжу и принесу на лодку. Там мы с ней… с ним живо разберемся.

– Она доподлинно мужчина, – твердо сказал Сурков. – И вот вам доказательство. Столкнувшись с тобой, Артошка, она не окаменела, не вытаращила глаза, не залилась румянцем или хоть, на худой конец, не покрылась смертной бледностью. Она просто проскочила мимо и ушла, не оборачиваясь. Для женщины сие невозможно! Стало быть…

Свечкин с Гречкиным еле сдержали смех, да я сам я прыснул, как девица.

Кое-какие основания для хвастовства у моего дядюшки имелись. За время, потребное, чтобы прошагать Господскую улицу из конца в конец, я сам не раз замечал взоры горожанок, направленные на его огромную статную фигуру. По рижским понятиям он считался жених хоть куда – упитанность тут веьсма ценилась. Да и лицо у него было славное – с правильными чертами, с темными живыми глазами, с замечательной улыбкой и круглое, словно бы для образца взяли тарелку.

Я, к сожалению, не так быстр умом, как Сурков. Мои приключения меня напугали, привели в отчаяние и только. Я еще не настолько от них опомнился, чтобы начать сопоставлять подробности. Конечно же я пытался это сделать, но взаимосвязи между событиями не обнаружил, и все их участники были пока что сами по себе – и подлый ювелир Штейнфельд, догадавшийся, как поживиться на моей беде, и дурак герр Шмидт, и явно подкупленный ювелиром частный пристав Вейде, и бедная Анхен, и незримый русский человек, получивший от меня удар кортиком.

А вот Сурок сообразил, что все не так просто.

– Первое, что мы должны установить, – не состояла ли эта Луиза в сношениях с твоим квартирным хозяином или с проклятым ювелиром, – сказал он. – Если Филимонов приказал ей впутать тебя в дело об убийстве, она должна была собрать сведения о тебе. Либо она имела эти сведения изначально и знала про Анхен еще в Санкт-Петербурге, либо она выяснила правду о тебе, уже прибыв с Натали в Ригу, что вероятнее. Что скажешь, Морозка?

– Скажу, что ты сам себе противоречишь, Сурок. Нельзя помещать Натали в мой дом, зная, что хозяин его или Штейнфельд, возможно, виновны в смерти Анхен. Неизвестно, как они с Натали обойдутся. Тогда уж больше смысла поселить там человека, который покажется им вовсе посторонним и сможет разведать…

– Меня! Я этот человек! – громко завопил Артамон. – Я там поселюсь!

Сурков только рукой на него махнул.

– Если Луиза действительно в сговоре с ювелиром и с Шмидтом, то сейчас ей решительно незачем являться на Малярной улице, – сказал он мне. – Ты же гонялся за ней впотьмах, и она вправе опасаться, что кто-то из соседей ее видел. Это в случае, если она действительно совершила убийство…

– Братцы, я сейчас же иду на Малярную улицу, – перебил его Артамон. – Вы подумайте – комната в тихом месте, куда можно будет приводить миленьких немочек! Не на лодку же мне их приглашать! И не в Цитадели же с ними любезничать!

– И что ты скажешь Шмидту? – спросил я.

– Он по мундиру моему догадается, что я моряк из флотилии Моллера. Я же скажу ему только то, что ты в эту комнату, скорее всего, уже не вернешься, и сделаю значительный вид. Он побоится меня расспрашивать и даже оставит твое имущество в полном моем распоряжении – мало ли что, а неприятности ему не нужны. Разве не разумно?

– Да нет же, миленькие немочки подождут! Там нужно спрятать Натали – и чтобы она не выходила, пока мы не поймем, кого Филимонов дал ей в камеристки! – возразил Сурков.

– Да хватит вам ссориться, – вздохнул я. – Первым делом вам надобно пойти на Малярную улицу и вселиться в мою комнату, покамест она свободна и вещи не пропали. А потом уж будем решать, кому в ней жить!

– А Морозка дело говорит! – заявил Артамон.

Свечкин с Гречкиным уже и без того догадывались, что мое внедрение в экипаж канонерской лодки – штука загадочная. Теперь же они окончательно в этом удостоверились. И Сурок первым это понял.

– Христа ради, молчите, братцы, обо всем, что вы случайно увидели или услышали, – сказал он матросам. – Тут такая каша заварилась, что невинного человека могут в каторгу сослать. Где тут ближайший православный храм?

– Алексеевский, – ответил я. – К нему можно удобно дойти по Малой Замковой.

– Пойдем ли мы в храм, чтобы вы перед образами обещались молчать? – спросил Артамон своих матросов. – Или прямо тут побожитесь, что никому в команде ни единого слова не скажете про товарища вашего Печкина?

Они побожились, а далее мы увидели небольшой отряд матросов, быстрым шагом возвращавшихся из Риги в порт, и разделились. Я с Гречкиным и Свечкиным, замешавшись в полосатую толпу, направился к мостику через ров между Цитаделью и Рижской крепостью, а родственники мои пошли искать Малярную улицу. Когда я вспомнил, что просил их отнести Натали хоть немного денег и едва не хлопнул себя по лбу за несносную забывчивость, они были уже далеко.

Мы шли мимо Цитадели и видели, что там – великая суета, артиллеристы занимают места на бастионах у орудий, слышны команды пехотинцам. Похоже, лодки пришли вовремя, вот теперь только и начинается для нас война, подумал я. Из переклички артиллерийских офицеров выяснилось: в замок пришло очередное донесение о том, что неприятель выше по течению налаживает переправы, и потому вот-вот начнут жечь Московский форштадт.

В порту обнаружилось, что контр-адмирал и вице-адмирал получили из Рижского замка приказ выходить и двигаться вверх по течению. Оба, и Шешуков, и Моллер, были тут, каждый со своей свитой, и я проскочил мимо Николая Ивановича, старательно отворачиваясь.

Когда Артамон и Сурков прибежали к своим лодкам, первые суда уже выстраивались на фарватере, и помощники моих родственников пребывали в некоторой растерянности, не видя своих командиров.

– Сговорились, – кратко бросил мне запыхавшийся Артамон. – И задаток дал. По местам, молодцы! Сегодня увидим мы занятное зрелище – и будь проклят тот, по чьей милости оно состоится!

Он имел в виду грядущий пожар предместий.

– А это еще вилами по воде писано, – тихонько возразил я. – В самом начале военных действий был переполох – враг идет, спасайся кто может. На десятый день после того, как объявили военное положение, майор Анушкин, командующий кавалерийским отрядом в разведке, донесение прислал, весь Рижский замок в ужас привел. Видел-де он уже у самой Митавы прусские колонны и через полчаса они непременно будут у рижских ворот, хотя он, Анушкин, приказал зажигать за собой мосты! А это наши казаки стадо быков к Риге гнали, быки пыль подняли непроглядную…