Далия Трускиновская - Рижский редут

Будочник оказался прав – это были два латыша, недурно говорившие по-немецки, из зажиточных, которых пожар лишил части имущества. Семьи свои они еще раньше отправили куда-то под Вольмар, это только у русских из Московского форштадта не нашлось родни в провинции, чтобы приютить хоть стариков и детей…

Латыши рассказали, что среди театральных постояльцев были и русские, и литовцы, и евреи, всего около десятка душ, причем кто-то прибежал из Петербуржского предместья на рассвете после пожара. Тут нам троим сделалось очень неловко, оказывается, мы невольно лишили крова несчастных людей. Я спросил о двери, ведущей во внутренний двор. Наши пленники ничего о ней не знали. Они в убежище свое попадали, по уговору, поздно вечером и должны были покидать его рано утром.

– Точно ли местные жители? – спросил подозрительный Сурок. – Без притворства?

– Сдается, да.

– Поговори с ними по-латышски! – потребовал Артамон, который еще толком не слышал этого наречия. Но я его не знал довольно, чтобы вступать в беседы.

Наконец мы отпустили бедняг, и они, постучав в дверь, были впущены.

– Черт знает что! – пожаловался Артамон. – Кабы я понял, что это театр! Уж не знал, что и думать!

– Я чуть не удавился, – добавил Сурок. – Ну, вообрази, Морозка, влетаем мы впотьмах неведомо куда, с потолка до пола тряпки пыльные натянуты, веревки какие-то вдоль и поперек, сволочи эти, Эмилия с кавалером, ускользнули! Они-то знают, где там какая дырка, а мы среди этой дряни мыкаемся, что-то рушится нам на головы, кто-то орет откуда-то! Конец света!

– Ход со двора, стало быть, ведет прямо за кулисы, – догадался я. – А теперь объясни, Сурок, Христа ради, для чего ты сверзился в окошко?

– Я хотел изловить этого треклятого мусью Луи, – отвечал он. – Мы были правы, чертов француз пришел к Эмилии!

– С чего ты взял?! – воскликнул я.

– А с того, что он ее тащил за собой, отбиваясь от нас весьма уверенно, кулаки у него каменные! И по имени ее назвал! Потом же они потерялись во мраке!

– Мы пытались схватить его хоть за одежду, но он как-то уворачивался, – добавил Артамон.

– Что касается его, он очень ловко выскочил из театра и встал поблизости. А чего ожидал, Бог его ведает, – сказал я. – Она же забилась в какую-нибудь театральную конуру.

– Почему ты решил, будто он чего-то ожидал? – спросил Артамон.

– Потому, что сам его видел, – и я указал место на Малярной улице, где стоял мусью Луи.

– И ты не изловил его?! – хором спросили мои родственники.

Я лишь развел руками.

– Пошли, – решительно сказал Артамон. – Может статься, он недалеко убежал. Я с ним, с сукиным сыном, переведаюсь и вдругорядь не упущу!

Мы прошли до начала Малярной улицы, свернули на Большую Кузнечную, прогулялись – никаких следов хитрого француза не обнаружили.

– Стало быть, тебя предала Эмилия, – рассуждал Сурок. – Может статься, ей заплачено. Или же мусью Луи ее совратил.

– Прямо тебе молиеровский Дон Жуан, – заметил Артамон. – На груди носит портрет одной прелестницы, в побеге сопровождает другую, в Риге первым делом совращает третью! Теперь, господа, надобно решить, как с ним поступить, чтобы не причинить вреда бедной Натали…

– Тише… – прошептал я. – Слышите?..

Или я от волнений принялся терять рассудок, или где-то под землей несколько мужских голосов пели «Марсельезу». Опять я не мог разобрать слов, но кто однажды слышал эту мелодию – тот ее уже вовек не забудет.

Родственники мои прислушались и встревожено переглянулись. Очевидно, кто-то уже готовился встречать входящую в Ригу Бонапартову армию хлебом-солью и французским гимном.

– Это что еще за меломаны? – спросил ошарашенный Артамон.

Подземная «Марсельеза» грозно гудела, как будто внизу образовалось тройное эхо. От нее мороз по коже продирал. И не у меня одного, моим родственникам тоже сделалось неуютно, как будто незримые враги окружили нас.

– Почем я знаю! Вы вот не верили, а они там, в погребах, поют, – сердито сказал я, справляясь с внезапным ознобом. – Только, сдается мне, вовсе не по-французски…

– По-немецки? По-латышски? – спросил Сурок. – И верно, ни слова не разобрать. Вот что, нужно найти этот подвал и выковырять из него сию новоявленную итальянскую оперу!

– Попытайся, – отвечал я ему. – Ты просто не знаешь, что Рига – вроде города на городе. Старые здания с кирпичными сводами понемногу ушли под землю. Вот мы стоим посреди улицы и стоим, возможно, на подвале, принадлежащем вон тому дому, это здесь дело обычное. А подвал сам по себе – палаты рыцарских времен, что тянутся на два десятка саженей, так что завершается он, возможно, уже на другой улице, и вход оттуда же. Пойдем отсюда, братцы… теперь-то вы мне верите?..

– Верим! – дядюшка похлопал меня по плечу.

– Потому что выдумать подземную «Марсельезу» невозможно. Да и голова у тебя не так устроена, чтобы чудеса придумывать, ты не сочинитель Жуковский, – добавил Сурок и я некоторое время шел молча, ломая голову, комплимент ли это или особо тонкая издевка.

«Марсельеза» становилась все тише – и настал миг, когда уже невозможно было понять, гудит ли она еще под землей, или только ее отголоски никак не перестанут звучать в головах наших. Неприятное, весьма неприятное чувство неопределенности – и мы старались его прогнать оживленной беседой. Идя к Малярной улице, мы толковали о завтрашних своих заботах. Тут между нами возник спор. Он был для меня не слишком-то комплиментарен.

Мой злобный дядюшка утверждал, что я беспомощен, как дитя, и оставлять меня без присмотра просто опасно – того гляди, мерзавка Фортуна прицепит ко мне и какое-нибудь четвертое убийство. Потому надлежит мне безвылазно сидеть в матросском наряде на Артамоновой канонерской лодке, ибо там меня полиция не достанет.

Мой не менее зловредный племянник смотрел на всю эту историю иначе. Он полагал, что я, влипнув в неприятности, должен сам, с его помощью, разгадать тайну убийства Анхен, выследить мусью Луи и докопаться до смысла его проказ. А для этого меня следует переодеть в местного обывателя, благо по-немецки я уже говорю сносно. И непременно пустить по какому-нибудь следу!

К настоящему соглашению они так и не пришли, коли их послушать, я одновременно должен был выполнять матросские обязанности на канонерской лодке и гоняться за мусью Луи. Но Артамон, разгулявшись, уже предлагал устроить разбойничью засаду прямо сейчас, схватить какого-нибудь зазевавшегося ночного пешехода и раздеть, а в вознаграждение дать ему сколько-нибудь здешних денег.

– Я придумал кое-что получше, – сказал Сурок. – Мы спозаранку заберемся в театр через тот ход, и если нас не удавят веревки и на головы нам не рухнут какие-нибудь деревянные развалины Рима или Карфагена, то мы просто купим запасные штаны и кафтан у кого-то из театральных жителей. Вряд ли они бежали от пожара с пустыми руками.