Геомар Куликов - Тайный гонец

— По какому делу?

Деда Макария напугать мудрено. Ответил ядовито:

— Воеводу спроси. Он тебе, поди, во всём отчитывается.

Поскрёб затылок одноглазый. Плюнул с досады:

— Язык ровно у змеи. Как звать-то?

— Макарием.

Одноглазый передал напарнику бердыш — топор на длинной ручке. Упредил:

— Гляди, зря никого не пускай.

Вскорости вышел да как рявкнет на деда Макария:

— Поди вон, старый пёс!

Дед Макарий растерялся:

— Что велел передать?

— Знать, говорит, такого не знаю и приходить не велел.

Тут уж дед Макарий озлился:

— Коротка, однако, память у твоего воеводы.

— Чего мелешь, старик! — Одноглазый замахнулся бердышом.

Ива деда Макария что было силы за рубаху:

— Айда отсюда, деда!

Однако дед Макарий, как заупрямится, на своем стоит крепко.

— Подождём. Мы люди маленькие, не гордые, — сказал.

Одноглазый хотел было вовсе прогнать настырного старика. Не успел. Распахнулись двери с крыльца лёгкой походкой сам воевода. Следом — ближние ему люди.

Не узнать недавнего Ивиного гостя! В движениях быстр и точен. Строг и суров лицом. Приказания отдаёт на ходу коротко и властно.

Не успел Ива ухватить деда Макария, охранные лица замешкались — дед Макарий уже перед воеводой:

— Здравствуй, воевода.

Воевода остановился. Поглядел чужими глазами на деда Макария, спросил нетерпеливо:

— Что надобно?

— В гости к тебе пришли. Сам приглашал.

У воеводы брови вверх изумлённо пошли:

— В уме ли, старче?!

— Слава богу.

Одноглазый деда Макария за грудки схватил. Только тот и успел крикнуть:

— А ещё памятью хвастал!

— Стой! — закричал вдруг Болотников одноглазому. — Отпусти старика!

Заворчал одноглазый.

— Ты, что ли, Макарий? — Воевода покачал головой.

— Вроде бы…

— Прости. Спервоначалу не признал. Время горячее. Скоро походом на Москву выступаем. Ты покуда осмотрись среди ратных людей. А к вечеру у меня гостем будешь.

Не остыл ещё дед Макарий:

— К тебе в гости ходить — того и гляди, чтобы кости не поломали. Эва, — кивнул на одноглазого, — такой красавец: не приведи господи, во сне привидится — заикой встанешь утром…

Захохотали вокруг. Одноглазый по уши залился кумачом от гнева. Воевода улыбнулся:

— Напраслину возводишь на себя, Макарий. Поди, он страху от тебя натерпелся поболее, чем ты от него.

Одноглазый с сердцем:

— Велено от лазутчиков вероломного Василия Шуйского охранять воеводу великого войска. Понял?

А воевода обернулся к ближним людям:

— Старика пропускать ко мне.

Заворчал недовольно одноглазый.

— Погоди, — сказал воевода, — ещё друзьями будете — водой не разольёшь.

— Не иначе, — буркнул одноглазый. — Заместо отца родного возьму.

— А что, — отозвался дед Макарий, который отроду за словом в карман не лазил, — по-родительски вожжами отхожу, всё чуть поумнеешь.

Дед Макарий с одноглазым, может, и ещё пререкались бы, да воевода, кивнув головой деду Макарию, пошёл дальше. А за ним вместе с остальными и одноглазый.

Ива деду Макарию сделал выговор:

— Вовсе как маленький на рожон лезешь!

В другое время Иве за такие слова, может, и попало бы. А тут, после разговора с воеводой и победой над одноглазым, в доброе расположение духа пришёл дед Макарий. Потому только и сказал:

— Не ворчи, словно старуха. Пойдём лучше поглядим, что делается в городе.

А посмотреть и послушать было что.

Гудели путивльские колокола. Далеко в округе разносились их тревожные голоса. Со всех сторон шли в город люди, заслышав набатный призыв.

Больше всего было холопов, в драной, ветхой одежонке, отчаянных, злых. Бежали они от лютой холопьей доли, когда нет у человека ни кола ни двора и полная над ним власть хозяина и хозяйских приказчиков.

Были тут и казаки, привыкшие к вольной жизни. Притеснений ждали они от Василия Шуйского.

Шли крестьяне, у которых помещики и монастыри отобрали землю. А если и оставили, то так придавили податями да хозяйскими работами, что побросали землю крестьяне сами.

Стрельцов — людей военных — изрядно набралось: на государевом жалованье едва перебивались. Много служилых людей встало на сторону Болотникова.

У Ивы голова кругом шла от столпотворения, что делалось на путивльских улицах и площадях.

Поглядел туда-сюда: нет деда Макария. Перепугался до смерти. Сам не знал, за кого больше: за себя или за слабого глазами деда.

Принялся кричать что было мочи:

— Деда! Деда Макарий! Где ты?

Вокруг народ смеётся. А Иве впору плакать. Иголку в стоге сена найти проще, чем в эдакой толкучке человека. Спасибо, нашлись добрые люди — стали вместе с Ивой звать деда Макария.

Вдруг услышал Ива за спиной дедов голос:

— Эва, крик подняли. Пожар, что ли?

Обрадовался Ива, слов нет.

— Боязно стало. Кабы не они, — на мужиков кивнул, — нешто бы встретились?

— Где уж…

Посмеялись Ивины доброхотные помощники и разошлись каждый своей дорогой.

А дед Макарий с Ивой до вечера ходили по городу. Тут разговор послушают, там в спор ввяжутся.

Понятно Иве: хочет дед Макарий на людей, что собрались идти за Болотниковым, поглядеть со всех сторон. Проникнуть в их речи и помыслы.

Стал день к вечеру клониться. Дед Макарий бороду пригладил:

— Теперь самая пора в гости к воеводе.

— Деда, одумайся! — взмолился Ива. — А ну как опять на одноглазого наткнёмся?

— Мы с тобой воеводой званы, — степенно ответил дед Макарий.

— Хорош твой воевода! Давно ли из одного котелка уху хлебали. А ноне не признал даже.

— Поспешно судишь Ивана Исаевича. У него забот хватит на десятерых. Эва, собралось какое войско! Мудрено ли, что запамятовал нас двоих. Так ведь вспомнил? Узнал?

— Верно, — без особой охоты согласился Ива. — Может, всё же не пойдём, а?

— Нет уж. Назвался грибом — полезай в кузов. Званы в гости. Приглашение приняли. Стало быть, надо идти.

— Чует моё сердце: не кончится это добром, — вздохнул Ива.

Но разве деда Макария переупрямишь?

Воеводу нашли легко. За длинными, наспех собранными столами сидел он с людьми, видать, начальными и ближними.

Добрались не тотчас. Вокруг столов народу тьма-тьмущая! Кто стоит, кто сидит, кто и вовсе прилёг на траву.

Идёт походный ужин в поле. Кормятся все из общих котлов. Едва протолкались к воеводиному столу. На нём еда обильная, но простая, без затей.

Во главе — сам воевода. Подле него богато разодетые люди.

Принялся Ива опять за своё:

— Слышь, деда, пойдём отсюда.

Дед посмеивается:

— Трусоват стал. Прежде за тобой не водилось такого.

А сквозь смешок, чует Ива, дед Макарий тоже тревожится. Только крепится, не показывает виду.