Алексей Витаков - Проклятие красной стены

— Хорошо, я сохраню им жизнь, но разжалую до простых воинов и брошу в бой первыми. Это все, что я могу сделать.

— Благодарю тебя. Ты позволишь мне уйти по-монгольски?

Глаза Дайчеу сверкнули в лунном свете так, что у Хайду комок подкатил к горлу. Умереть по-монгольски значило не пролить собственной крови. Кровь — это душа, принадлежащая Вечному Синему Небу и великому императору Вселенной — богу Тенгри.

— Ты мой айньда, значит, твоя последняя воля — закон для меня. Прощай.

Хайду наклонился над тысячником, коснулся лбом лба раненого и, отвернувшись, быстро зашагал к своей юрте.

Четыре воина взялись за углы войлока, на котором лежал тысячник, и понесли во мрак сгустившейся ночи. За широкими подолами елей Дайчеу положили спиной поперек бревна, и, прежде чем услышать сухой треск своего сломанного хребта, тысячник увидел качнувшуюся в русском ночном небе луну, полнота которой, вопреки предсказаниям шамана, не принесла удачу первой монгольской тысяче под стенами Смоленска.

Весь остаток ночи Хайду не сомкнул глаз. Безбородый джихангир напоминал угрюмую старую женщину, согнувшуюся под непосильной ношей. Он смотрел на танцующий огонь и видел в желтых языках пламени человека в алом плаще, который глядел на него, и в больших серо-голубых глазах читалось печальное, трагическое спокойствие, без тени ненависти. Так смотрят только опытные военачальники, свободные от плена разрушительных страстей.

Командир прославленного полутумена мысленно спрашивал видение: «Зачем, зачем ты сопротивляешься мне? Твой город обречен, и сам ты погибнешь, ибо нет силы, которая может остановить монгола. Если ты сможешь победить меня, то на смену мне придет сам Батый, и тогда пощады не жди. Если каким-то чудом остановишь Батыя, то верховный каган Мунке вышлет такое войско, что на протяжении многих тысяч локтей не останется ни одной пяди земли, не вспаханной копытом степного коня. Ты ведь прекрасно это понимаешь. Тогда зачем? Я благодарен Тенгри, что обрел наконец настоящего соперника, только так дух воина может приблизиться к заветным чертогам Вечного Синего Неба. Мальчишка сказал, что карать можно и в любви, так знай: я люблю тебя и хочу встретиться с тобой, но нам никто не должен помешать. Ты слышишь меня? Никто. Я принял решение, прими и ты. Я буду ждать тебя на своем белом Ордосе в сверкающих на солнце доспехах, выбор оружия предоставлю тебе, а хочешь, будем драться разным оружием: кто какому лучше обучен, только не проси меня спешиваться — это, пожалуй, мое единственное условие. Итак, я жду поединка!»

Хайду стало вдруг необычайно легко, словно тяжелый камень свалился с души. Он встал и заходил по юрте вокруг очага. Окрыленный дух бился, хлопал крыльями в распрямившемся теле — долгожданный час, ради которого мужчина рождается, живет и умирает, приближался.

В древности те, кто был способен к учености, знали мельчайшие и тончайшие вещи. Но другим их глубина неведома. Поскольку она неведома, вот их описание. Они были робкими, как будто переходили зимой поток, они были нерешительными, как будто боялись своих соседей, они были важными, как гости, они были осторожными, как будто переходили по тающему льду; они были простыми, подобно неотделанному дереву; они были необъятными, подобно долине; они были непроницаемыми, подобно мутной воде. Это были те, которые, соблюдая спокойствие, умели грязное сделать чистым. Это были те, которые своим умением сделать долговечное движение спокойным содействовали жизни.

Дао Дэ Цзин, книга первая, стих пятнадцатый

Тысяцкий Меркурий не стал отводить войско к Смоленску, а, продвинувшись вперед, приказал разбить лагерь на склоне того самого холма, с которого совсем недавно наблюдал монгольский джихангир, напротив наведенных неприятелем переправ через овраг, сочтя нужным лишь послать с гонцом весть о первой победе. Слишком рано было еще готовиться к триумфальному шествию по мостовым города.

Голята справился с непростым заданием, приведя монголов туда, где все было готово к встрече непрошеных гостей.

В начале лета толпа оборванных, тощих рязанцев подошла к городским воротам и попросила защиты и крова. Для решения этого вопроса собрали вече. Представители зажиточного класса по большей части настаивали на том, чтобы отправить рязанцев обратно под бунчуки их новых хозяев, дабы не накликать беды. Мнения ремесленников разделились. Зато городская беднота и посадские вступились за обездоленных. Шумели долго, но до драки, как случалось нередко на вечевых сходах, дело не дошло. Рязанцев взяли к себе посадские, переспорив богатых горожан и враждебно настроенных ремесленников.

Среди беглых был отрок Андрейко, сразу же прозванный смолянами Голятой, потому что на нем почти не было одежды. Тысяцкий объявил мальчика приемным сыном. Дом сорокалетнего мужчины наполнился иной осмысленностью бытия, а главное, жена Вита обрела утешение.

Прошло около двадцати лет с тех пор, как молодой крестоносец из монашеского ордена тамплиеров осел в Смоленске. Объявленный персоной нон грата католическим престолом за то, что отказался участвовать в сожжении деревень сербских схизматиков, проклятый братьями ордена, лишенный наследства, Меркурий встал на путь вольных рыцарей и вскоре предложил свой меч смоленскому князю. Его взяли на службу. Дела у Смоленска шли плохо: с запада литовцы совершали набеги на пограничные земли, проявляя крайнюю свирепость и назойливость; с востока налетали половецкие банды. Несколько раз древний город оказывался в осаде, то у тех, то у других. Внутри не было единоверия: язычники дрались с христианами люто, порой переходя от кулаков к топорам и вилам. Своих воевод не любили, дружинников считали захребетниками. Нужен был кто-то сильный, желательно со стороны, беспристрастный и знающий военное дело. Смоленский князь почувствовал в молодом, но уже закаленном в боях рыцаре-католике свое спасение и сразу доверил малую дружину, с которой Меркурий трижды сходил на Литву и заставил неприятеля просить мира. Литвины не только поклялись не воевать со Смоленском, но и предложили Меркурию взять в жены католичку Виту, дочь богатого и знатного воина. Свадьба была большой и шумной. Столы накрывали прямо в поле. Кривичи и литвины братались, пили из одного кубка, пели вместе песни. Князь возвысил бывшего крестоносца до тысяцкого и повелел командовать войском. Но судьба показала Меркурию свой страшный оскал: первый сын умер в родах, второго унесла хворь на десятом году жизни, третьего, почти достигшего совершеннолетия, не уберегли во время половодья.

Скоро Голята поправился, окреп и стал незаменимым помощником в доме тысяцкого. Монгол Илха, друг Голяты, пришедший вместе с ним, захотел принять монашеский постриг. По вечерам, после тяжелого трудового дня, Голята и Илха садились в беседке перед домом и в живом общении учились друг у друга языковым премудростям. Голята, обладая цепкой памятью, схватывал на лету, заглатывал знания, с каждым днем все свободнее общаясь на чужом языке. Илха тоже не был тугодумом. За несколько месяцев они продвинулись настолько, что на бытовом уровне разговаривали без запинок и дополнительных пояснений.