Вениамин Вахман - Проделки морского беса

— Мартин, — сказал купец, — подай вина мозельского и пива, как кто из господ пожелает. Потом пригласишь сюда мастера Иоахима.

Вино было легким, приятным, но Логинов разрешил налить только по одному бокалу, да и то выбрал поменьше, а затем решительно отставил бутылку в сторону. Себе нацедил полкружки пива из пузатого жбана.

— Занимаясь делами, горячительного не пьют, — назидательно произнес он. — Господа фенрихи, выбрал я вас среди других офицеров потому, как вы оба про нашу пороховую беду знаете. Разглашать ее нельзя. Шестой день стоим мы перед крепостью, роем апроши и траншеи, то же делают и датчане и также голштинцы. Артиллерийской же пальбы не ведем либо палим весьма умеренно.

Он просунул палец за тугой шейный платок, оттянул его, чтобы было просторнее.

— У нас пороху мало. У датчан и у голштинцев его предовольно. Ежели б дружно взяться да начать пальбу со всех сторон, Штейнбок при той тесноте, что в крепости и форпггадте, скоро бы завыл.

— Так чего ж союзники с нами не поделятся?! — негодуя, воскликнул Елизар. — Ежели, скажем, у меня много чего, а у Акимки, к примеру, нет, так я ему с милой душой, потому как — друзья!

Купец улыбнулся, — видно, знал по-русски; Логинов же строго постучал пальцем по столу.

— Не твоего ума дело! Тут все посложнее. Крепость, вишь ты, была прежде голштинская — наследственное владение ихнего малолетнего герцога. Вот опекун и требует, когда шведов побьют, при дележе вернуть ему ту крепость. А вернуть нужно целую, развалины-то никому не нужны. Датский король с голштинцами в солидарности, герцог ему свойственником приходится, а он за малолетка поручитель: должен следить, чтоб сам опекун або кто другой герцогское имущество к себе не прибрал. В общем, наш светлейший сам ездил и к датчанину, и к голштинцам, просил, уговаривал, даже полаялся. Те ни в какую. Говорят: при таком гарнизоне в крепости харчей не надолго хватит и шведы сами пардона запросят.

Купец Вольфрам снова улыбнулся и покачал головой.

— Вот он не военный, — Логинов ткнул в купца пальцем, — а умом востер. Конечно, можно сидеть и ждать, только чего дождешься? Шведского генерала Крассова дождешься, вот чего дождешься. Крассов нас по загривку, а Штейнбок вылезет из крепости и по зубам вдарит.

— Да, это не расчетливо, — степенно сказал купец Вольфрам. — В любом деле — в коммерции ли, в военном ли деле — расчет прежде всего. Лучше потратиться на ремонт после бомбардировки, чем потерять вообще все.

«Неужто пошлют в Россию за порохом? — размышлял Елизар. — А если пошлют, то как? Морем или сушей?»

Но оказалось, что дело обстоит иначе. До опалы город Маргаре- тенбург имел не только стены и башни, но и артиллерию, и пороховой запас, и мастеров, умевших делать превосходный порох. Укрепления шведы разрушили, пушки, что поновее, вывезли, а про порох забыли. Не то чтоб совсем забыли, а просто решили вывезти позже, на том дело и замерло.

Тут купец Вольфрам велел ввести старейшего порохового мастера, доживавшего на покое, маленького, седенького, ссохшегося от прожитых лет старичка в кожаной ермолке. Мастер Иоахим — так звали старичка — весьма толково объяснил, что пороховые мюльни, сиречь мельницы для размола пороха, существуют и находятся в исправности, кроме одной, которую шведы сожгли. Что же касается порохового запаса, то порох от времени давно пришел в негодность, слежался в комья, селитра из него выдохлась. Но он, Иоахим, знает секрет, как порох восстановить. Надобно его заново перемолоть и добавить, чего недостает. А все материалы в городе есть.

Логинов, очень довольный, налил мастеру вина, сам стал потчевать, вежливо — уже по-немецки — попросил хозяина поселить поро- ховщика тут же в доме.

Пороховых дел мастер засмеялся старческим, дребезжащим смешком.

— Вольфрам, слышишь? Они не знают, что я твой родной дядя и что у меня здесь и так есть своя постоянная комната на случай, если я приеду навестить внучек. Ну, пойдемте обедать, я давно не видел деточек. А после обеда отправимся осматривать мельницы и пороховые погреба.

Обед тянулся долго. Ели вкусно и сытно, как подобает в купеческом доме. Жена синдика, моложавая, дебелая женщина, в огромном накрахмаленном чепце, распоряжалась толпой слуг и горничных, как главнокомандующий. Две вольфрамовы дочки были пышные, смазливенькие, подчеркнуто благонравные немецкие девицы на выданье. Акиму они обе понравились, он даже успел шепнуть Елизару:

— Видишь, из порядочных семейств девы и румяны, и белы, и этак вальяжны, не то, что твоя коза бодливая, которая меня чуть не заколола.

А Елизар думал как раз о той «козе». Где она теперь? Выехала из города или все еще тут? А если в городе — у кого квартирует?

На рассвете той памятной ночи, когда в Маргаретенбурге уже был восстановлен порядок и патрульные войска возвращались в лагерь, Елизар еще раз зашел к той паненке попрощаться.

Тяжелая дверь открылась, едва он успел стукнуть в нее костяшками пальцев. Отворила дверь сама паненка. Увидев фенриха, зарделась, присела, выставив вперед носочек туфельки и, щепотно приподняв кончиками пальцев длинную юбку, развела ее в стороны. Елизар от смущения даже забыл, как отвечают по-приличному.

— День добрый, — чуть слышно сказала девица по-немецки. — Не знаю, как вас и благодарить. У нас с Катажинкой, — ока пальчиком показала на свою горничную, — нет здесь никаких друзей. Мы — проезжие чужестранки, #и неизвестно, пустят ли нас еще в Московию или хотя бы в Прибалтийские земли, завоеванные русскими. Мой единственный брат, Михалек, был ранен и оказался в плену. Я продала наше имение — все, что осталось от родителей, чтобы выкупить брата. Вот его письмо…

Она сунула руку за корсаж, достала листок.

— Михал пишет, что русские приветливы, не обижают плен- ных, что он при деле. А еще пишет, что собирается с экспедицией в Персию. Эту экспедицию посылает ваш царь. Скажите, пан, как вы думаете: ехать в Персию опасно? Я так боюсь за брата.

Елизар растерянно развел руками.

— Вот чего не знаю, того не знаю… Надо поспрошать. Я сам долго был в море, даже курантов не читал — листков, кои у французов зовутся газетами. А у вас в Польше? — Он и сам не знал, что говорит.

— Наверно, тоже так, — глянула на него паненка, — не знаю… У нас война…

— Вы русских не бойтесь, — утешил Елизар. — Про нас зря говорят, будто мы варвары. Мы никого не обижаем. В Москве премного иностранцев проживает, и давно, и никому обид не чинят. А в Питерсбурхе иностранцам вовсе вольготно. Наш царь всех, кто с добрыми намерениями, привечает. Он и сам по заграницам немало поездил, нагляделся на всякие обычаи.

И вдруг, осмелев, спросил:

— А как вас зовут, пани?

Девица, опустив глаза, ответила: