Дмитрий Агалаков - Полет орлицы

Два деревянных помоста сколотили здесь. Первый, гигантский, соорудили для гостей и трибунала. Другой, поменьше, был отведен подсудимой, а также ее охране, секретарям трибунала и судебному исполнителю Жану Массьё. Горожане толпились повсюду, где только было место. Они пришли с едой, на всякий случай, если последнее увещевание еретички затянется.

На 24 мая 1431 года церковный суд Руана, который возглавлял епископ Бове Пьер Кошон, назначил вынесение окончательного приговора Деве Жанне.

Последний раз увещевать героиню Франции было поручено незнакомому ей человеку.

— Суд предоставляет голос преподобному Гильому Эрару, проповедующему слово Божье в своих нелегких странствиях, — сказал Пьер Кошон. — Он известен своим благочестием, мудростью и преданностью вере Христовой… Прошу вас, мэтр Эрар.

— Благодарю вас, ваше преосвященство…

Сухой человек сложил руки на груди. Его лицо было лицом страдающего аскета, но страдающего по собственной воле и с глубочайшим удовлетворением. В сущности, мэтр Эрар был счастливым человеком. Он ни на секунду не сомневался в своей правоте, и голова его больше была занята истреблением еретиков и врагов англичан, нежели ожиданием подачки от оккупантов. Он был просто находкой для англо-французской короны и для Пьера Кошона. Епископ Бове, которого регулярно ободряли грозные речи лорда Бедфорда, подчас против желания самого епископа, конечно же не хотел терять надежду закончить дело Жанны мирным путем. Еретичка возвращается в лоно церкви, англичане торжествуют победу, выскочка Карл повержен. А он, Пьер Кошон, становится архиепископом Руана. Что может быть лучше и радостнее?

Даже и не скажешь вот так сходу…

Жанна все время оглядывалась на небольшую повозку — всю занятую клеткой. Это была тележка палача. «На ней тебя повезут к месту казни», — когда они, под взглядом многотысячной толпы, добрались до места, сказал ей офицер охраны Джон Грис. «Значит, такова воля Бога», — ответила своему тюремщику Жанна.

Окруженную охраной, девушку поставили напротив сухого, как щепка, священника.

— Лоза не может приносить плоды, Жанна, если она отделена от виноградника, — надтреснутым голосом сказал тот. — Так говорит Евангелие от Иоанна. Каждый добрый христианин ощущает свою неразрывную связь с Церковью Христовой, без нее он — ничто. Он без нее мертв, как будет мертва виноградная лоза, отсеки ее от куста. А все твои заблуждения и исходящие из них пагубные деяния говорят о том, что ты поставила себя вне Церкви. Ты позволила отсечь себя от живого виноградника и поэтому твой дух враждебен Христу!

— Я не слышу в вашей проповеди голоса Господа моего Иисуса Христа, — спокойно сказала Жанна.

— Ты напрасно дерзишь мне! — ткнул в нее сухим пальцем проповедник. — И всему суду! На пороге страшной смерти тебе стоило бы дать другой ответ!

— На пороге мученической смерти. Но разве Господь не заповедовал нам следовать Его примеру, когда нет другого выхода?

Новая «дерзость» была похожа на предательский нож, что ранил мэтра Эрара в самое сердце. Она равняет себя с Господом? Но он был новичком, этот мэтр Эрар, что касалось поединков с Жанной.

— Каждое твое слово и каждый поступок — богопротивны! — продолжал мэтр Эрар. — И лучшее подтверждение моим словам — явление того, в ком ты, по наущению дьявола, увидела короля! Вы стоите друг друга! Обращаюсь к тебе, Жанна, от имени Бога, признай, что твой король — еретик и схизматик, а ты — потерявшая разум женщина, вдохновленная дьяволом! Признай это перед судом, всем народом и перед памятью благородных французских королей, заступников христианской веры!

— Со всем почтением осмелюсь вам заметить, мессир, — улыбнувшись, сказала Жанна, — что мой король вовсе не такой, как вы утверждаете. Напротив — он самый благородный из всех христиан. — При этих словах слезы едва не брызнули из ее глаз. Она уже давно не верила в это, она знала, что он — трус и предатель, неблагодарный, лживый, но сказала так, чтобы всех этих людей перевернуло. Она обманулась в нем, но сознаться в этом перед врагами значило бы проиграть. Посмеяться над собой, над своей верой. Когда-то этой вере не было границ! И потому Жанна готова была сражаться до последнего. Это был ее выбор — и сердца, и разума. Ее взгляд пересекся со взглядом мэтра Эрара, похожего на старого потрепанного орла. — И вы не достойны даже произносить его имя всуе!

— Заставьте ее замолчать! — хрипло выкрикнул Эрар судебному исполнителю. — Заставьте немедленно!

Для него заявления Жанны были внове, но не для судебного исполнителя господина Массьё и членов трибунала. Полный гнева, мэтр Эрар поймал уставший взгляд Пьера Кошона, но тот только легонько махнул рукой, что означало: не распаляйтесь, коллега, берегите сердце.

Остаток проповеди мэтр Эрар провел в более спокойном тоне. И в конце концов сказал именно то, что от него ждали.

— Тебя много раз убеждали отречься от богомерзких слов и дел, Жанна. По определению Святой матери церкви, их не должен был ни произносить, ни тем более исполнять тот, кто зовет себя христианином. Ты не пожелала подчиниться церкви. Но твои судьи еще перед тобой, и они по-прежнему ждут ответа. Говори, отрекаешься ли ты?

Она ждала его — это был первый вопрос.

— Я вам отвечу… Вы говорите, что я не хочу подчиниться Святой матери церкви, но это не так. Я просила моих судей отослать мое дело в Рим, на суд святому отцу — папе. — Она верила в то, что говорила. Почему же они не понимали ее? Ведь она права! — Ему я готова вручить себя — первому после Бога.

— Отец наш папа находится слишком далеко, Жанна, — мэтр Эрар свирепо смотрел на нее. Он первый раз услышал о подобной просьбе, которая своей наглостью ошеломила его. — Он не может разбирать каждое дело каждого еретика! И никто не вправе требовать от него этого! На то и есть другие слуги церкви, поставленные папой, как то архиепископы и епископы, которые являются полновластными судьями в своей епархии! И не знать этого — невежество! Потому что сам папа вручил им право вершить суд, и таковой состоялся в Руане — над тобой, Жанна! И тот приговор, который будет тебе вынесен, это приговор и понтифика тоже. И я хочу быть уверенным, что ты поняла это, прежде чем приговор тебе будет вынесен, когда ни ты, никто другой не сможет повернуть время вспять! Отрекаешься ли ты, Жанна, от своей ереси?!

— Нет, — она отрицательно замотала головой. — Нет!! — выкрикнула она что есть силы.

— Церковь милостива, Жанна, но не испытывай ее терпения, — сухо проговорил Гильом Эрар. — По законам суд три раза повторяет свой вопрос. Два раза я его уже задал. Остался третий… Отрекаешься ли ты от своей ереси, Жанна?

Вот когда умолкли все — и важные дворяне, и простые горожане Руана. Взгляд лорда Бедфорда был прикован к девушке: он не верил, что бывает такая стойкость! Его жена Анна смотрела на девушку с великой болью. Граф Уорвик мрачно следил за героиней всех французов, думая о том, что герои, по всей видимости, именно так и должны поступать, как она. Джон Грис торжествовал. Эмон де Манси, неотрывно смотревший на Жанну, страдал вместе с ней. Никола Луазелёр не мог отвести от нее глаз — ему было непонятно это упрямство. Он знал ее лучше, чем другие, но она была загадкой для него тогда и оставалось таковой и сейчас. Пьер Кошон смотрел на ее лицо — он бы и не хотел, но взгляд его, как и прежде, притягивали глаза Жанны. Глаза гордого ангела, ступившего на тропу, которая неминуемо ведет к смерти…