Луис Ламур - Походный барабан

И тем не менее…

Я подпрыгнул, ухватился за край, подтянулся и лег на стену плашмя. Заглушила ли музыка шум? Пальцы пробежали по струнам китары, и вновь послышался грустный голос и полилась песня, полная тоскливых воспоминаний о пустыне, барханах и пальмах, о черных шатрах бедуинов.

Слова вопрошающе звучали в ночи; падала с тонким звоном вода в фонтане, и над всем господствовал густой запах жасмина и ощущение восхитительной прохлады после дневного зноя. Перебросив ноги через стену, я спрыгнул на землю, и музыка струн притихла и угасла совсем, оставив после себя лишь воспоминание о звуках.

На улице, которую я так вовремя покинул, послышались шаркающие шаги — но я был уже здесь, стоял, широко расставив ноги, уперев руки в бедра, и оглядывался вокруг.

— Кто ты такой и чего хочешь?

Это не был голос перепуганной девушки или женщины из гарема: вопрос был задан совершенно другим тоном. Неожиданно уверенный, это был голос женщины, привыкшей повелевать.

Выручить меня могла только откровенность.

— Я — человек, у которого нет денег, зато превеликое множество врагов. Моей единственной пищей за несколько дней была горстка фруктов на рынке, и мне негде приклонить голову на ночь… Однако, несмотря на мои лохмотья, — я человек чести, воин и сын воина, человек, который может вести корабль, слагать стихи, рассуждать о законах людей и народов, драться на поединке или лечить раны.

— Покинь этот сад немедленно тем же путем, каким попал сюда. Если мне придется позвать рабов, они убьют тебя.

— Нет спасения от судьбы, предначертанной Аллахом, — произнес я шутливо-лицемерным тоном, — но ведь не мог он предначертать, чтобы меня послала на голодную смерть столь прекрасная женщина? Если я очутился здесь, то только из-за тебя, только твой голос и твоя песня тому причиной. Она воззвала ко мне… И у меня не было иного желания, как только откликнуться на зов.

Придвинувшись на шаг ближе, я добавил:

— Ты видишь перед собой кельта, сына Кербушара-Корсара, скитальца, человека, лишенного дома, семьи и земли, но если тебе нужен меч, то мне знаком звон клинка.

— Ты должен уйти…

Не послышалось ли мне, что сопротивление в её голосе ослабло? Он смягчился? Мелькнула нотка возрастающего интереса?.. Самое крупное преимущество мужчины в битве полов — женское любопытство…

Она все ещё находилась в тени, недоступная для моих глаз, но голос принадлежал женщине явно молодой и хорошего воспитания.

— Если ты выгонишь меня из своего сада, мои враги могут схватить меня… А если им это удастся, меня удушат.

— Эти твои враги, о которых ты все говоришь… Кто они?

Ну и проницательность у нее! Она ловко расставила мне ловушку, однако приходилось идти на риск. Может быть, я попал в сад врага — слуги или сторонника моих преследователей…

Но все равно, до сих пор мне не пришлось разувериться в честности. Буду держаться этой линии и дальше. Деваться некуда — нужно поставить все на кон и надеяться, что верх возьмет чувство, а не политические пристрастия.

— Принц Ахмед — мой враг, и Ибн Харам тоже.

Женщина немного сдвинулась с места, — по-видимому, чтобы лучше разглядеть меня, потому что сама по-прежнему оставалась в тени.

— Чтобы завести таких врагов, мало быть просто кельтским искателем приключений… Что-то я не слыхала, чтобы принц Ахмед… о-о?..

Она остановилась, словно что-то припоминая:

— Принц Ахмед? Так ты, значит, тот самый человек? Тот, что провел неделю с невестой принца Ахмеда? Если так, то за тебя поднимали в Кордове не один тост…

Незнакомка опять помолчала:

— Так чего же ты хочешь?

— Убежища, чтобы передохнуть. Искупаться. Чистую одежду, если можно. Я могу перетерпеть голод, но не выношу быть грязным.

— Выйди на свет.

Я повиновался.

— Видишь? — сказал я насмешливо. — Я грязен, оборван, но я мужчина.

— Рассказ о твоем побеге повторяют в каждом собрании в Кордове, Севилье и в Кадисе.

Теперь собеседница моя тоже вышла на свет; была она невысока ростом и прекрасно сложена.

Показала на дверь в дом и предупредила:

— Прими то, что я даю. Потребуешь большего — позову стражу.

— Благодарю тебя, принцесса, — поклонился я. — Нет предела моей благодарности.

— Что случилось с твоим лицом?

Я коротко объяснил, упомянув лишь о том, как вошел в дом, был оглушен и оставлен на верную смерть.

Хозяйка задала мне лишь несколько вопросов, зато каждый попадал в самую точку. Ее манера озадачивала меня. Она не походила ни на вдову павшего воина, ни вообще на замужнюю женщин. А вопросы такие мог задавать человек, владеющий искусством добывать сведения.

Когда я спрыгнул со стены, то вполне удовлетворился бы, найдя угол, где можно выспаться в безопасности, и утром ушел своей дорогой; но здесь была какая-то тайна. Ее глаза сохраняли расчетливое выражение, оценивали меня — но отнюдь не мои телесные достоинства.

Женщины в мусульманском мире Испании или Среднего Востока пользовались широкими правами и достигали высокого положения в области литературы. Многие посещали университеты и обладали свободой, немыслимой в христианской Европе. При всех разговорах о рыцарстве, обычных среди франков, там на женщин смотрели всего лишь как на имущество.

Дом незнакомки был невелик, но имел все признаки богатства. Когда я вышел из ванны, на мраморной скамье уже лежал приготовленный халат, и я надел его. Минуту спустя появилась хозяйка и, не взглянув на меня, положила на скамью узел с одеждой.

Лицо мое было ещё слишком чувствительно для бритья, но я подстриг бороду на мусульманский манер и оделся. Одежда была незамысловатая, но солидная — одежда человека со средствами, добротная, но не броская. В Кордове тысячи людей, наверное, одевались подобным образом.

Она ожидала меня в небольшой комнате, примыкающей к её жилым покоям; на столе был чай, хлеб, фрукты, несколько ломтей холодного мяса и сыра.

Звали хозяйку Сафия.

За едой она расспрашивала меня о событиях моей жизни, и я рассказал о спасении с галеры, об ученых занятиях, о пленении и побеге.

Сафия была старше меня, старше девушек, которых я знал, и я быстро понял, что мелкие проделки её не интересуют. Она откровенно сообщила мне, что у неё есть планы, в осуществлении которых я могу помочь, причем не без выгоды для себя.

Потом показала на стопку ковров и подушек на полу:

— Спать можешь здесь.

— Конечно. А где же еще?

Глаза её чуть сузились. У этой женщины был характер.

— Утром поговорим.

Вот и опять я выбрался из зыбучих песков отчаяния к водам благополучия. Будущее оставалось сомнительным, но я поел, попил, помылся и надел чистую одежду. И наконец улегся в постель — впрочем, не слишком мягкую.